как хорошо что наяву я не в америке живу
О Сереже и Рите
Из фольклора советских школьников периода развитого социализма.
С дошкольных лет автору этих строк запомнились стихи из одной детской книжки:
«Дымятся сосиски
В серебряной миске.
Плавают сливки
В клубничной подливке.
Тычут болонки
Носом в солонки.
Лезет бульдог
Лапой в пирог. «
(Здесь и далее за абсолютную точность цитат не ручаюсь).
а заканчивалась мрачной констатацией:
«Хлыст платит неграм кнутом за труд,
А богатства к нему текут»
(как это ни странно, слово «негр» считалось в Советском Союзе вполне «политкорректным»).
— Ты, говорят, в командировку на Запад ездил?
— Ездил, а что?
— Ну, как там капитализм? Гниёт?
— Гниёт, гниёт. Но запах какой.
Господин Сейф, банкир, был изображен в виде реального сейфа, увенчанного огромной, как пивной котёл, головищей в котелке и опять-же в очках (но почему-то не со столь явными семитскими чертами лица, хотя, казалось бы. ).
Остальных картинок я не запомнил, но все они были в том же духе.
Содержалась в книжке и леденящая кровь история про то, как «в Америке негров бьют» (попробую передать её содержание в вольном пересказе):
чёрная мама баюкает на ночь столь же чёрного сыночка, напевая что-то вроде:
«Спи, мой Джонни,
Спи, сынок,
Новый день уж недалёк. «
(На картинке к этому ужастику были изображены склонившиеся над кроваткой чёрного малыша, которого в ужасе прижимала к груди чёрная мама, вытянувшие к негритёнку руки с крючковатыми, как когти, пальцами, ку-клукс-клановец в остроконечном капюшоне с буквами «ККК» над «злыми дырами вместо глаз» и. одетый по полной форме, с жетоном-бляхой на груди, американский полицейский в характерной фуражке с ребристой тульей и почему-то в чёрных очках, несмотря на ночное время суток. Впрочем, кажется, всё обошлось без пролития крови).
Но венцом сборника обличительных новелл была история из современной американской жизни под названием «Ресторан для собак». Начиналась она так:
«В Бостоне на Джефферсон-род особняк.
В нём ресторан. Ресторан для собак.
Идёт вечерами по Джефферсон-род
Бостонский рабочий народ.
Смотрят голодные дети с панелей,
Смотрят на сытых такс и спаниелей».
Каждый вечер к ресторану подъезжают лимузины, высаживающие одного породистого пса за другим, а швейцар (или метрдотель) торжественно возглашает:
«Джон, сенбернар герцогини Тюльпани,
Владелицы трёх магазинов в Милане!
Дог Арлекин адмирала фон Бира!
Шпиц господина Робера, банкира!» и т.д.
«Во всём виноват ваш мальчишка негодный!
Мой бедненький Джонни, мой крошка голодный!
Он, кажется, лапу себе оцарапал!»
В-общем, выгнали бедного Билла со службы на кухне.
Жаль, позабыл, чем там дело кончилось. А из третьей лагерно-библиотечной книжки мне довелось узнать о том, как некая богатая американка приехала на улицу Чехова и первым делом спросила: «А что такое Чехов?» С собой невежественная туристка из Америки привезла в СССР своего сынка Чарли, который, приведённый на экскурсию в советскую среднюю школу и увидев там, как пионеры (надо думать, послу уроков), играют в «индейцев-звероловов», внезапно пришёл в ярость и разразился гневными антииндейскими стихами:
(Видимо, автор стихов был не особо силён по части вооружения индейских племён и путал самострелы с луками).
Однако советские индейцы-пионеры живо осадили зарвавшегося маленького янки:
«Слушай! Пусть ты даже белый,
Лучше этого не делай!»
Если мне не изменяет память, наглый Чарли сразу же заткнулся.
Называлось это стихотворение «Страшный сон», и речь в нём шла о советском юном пионере-ленинце, попавшем (к счастью, только во сне!) на чужой пароход, полным ходом идущий по океанским волнам в Америку. Пионер в полном отчаянии:
«Не покупал билета я
На этот пароход!
Зачем в далёкие края
Он мальчика везет.
Чужой на мачте реет флаг,
И слышу я чужой язык,
И всё вокруг меня не так,
Как я люблю, как я привык.
Смеётся кто-то надо мной:
«Попался, пионер!»
А я хочу домой, домой,
Домой, в СССР!»
«Как хорошо, что наяву
Я не в Америке живу!»
(не то, что «Андрон» Михалков-Кончаловский!)
«Не простая бородёнка,
А такая борода,
Что железная гребёнка
Даже гнётся иногда».
Вот и получилось, что у героя стихотворения папа
Вся семья, придя в ужас, принялась уговаривать неразумного отпрыска скорее сбрить отвратительную бороду, но
«Брат молчит, не отвечает,
И, по правде говоря,
На глазах у нас дичает,
Превращаясь в дикаря. «
И влюбившийся в нее старший брат героя сразу
Пароход, который вёз пионера Королькова из красной Москвы к отцу, охранявшему передовые восточные рубежи страны Советов, попал в шторм, какие часто случаются в Охотском море:
«Чай не держится в стакане,
И обед не лезет в рот. «
Вот пароход прибило к берегу. Измученные штормом пассажиры гадают:
«Неужели в эту ночь
Нам откажутся помочь?»
Но разве можно было ждать помощи от самураев, вероломных, жестоких и жадных до чужого добра?
«На советском пароходе
Под ружьём чужой отряд.
По каютам люди ходят,
По-японски говорят.
В трюме, щёлкая замками,
Отпирают сундуки
И японскими штыками
Рвут советские тюки. «
Однако Миша решительно отказался давать показания японскому фашисту с червячками вместо глаз и выдать классовому врагу военную тайну.
Опытный психолог, Муросива начал соблазнять московского пионера заморскими лакомствами:
«За хорошие ответы
В правом ящике стола
Приготовлены конфеты,
Шоколад и пастила.
За такие же, как эти,
Принесут ремни и плети!»
Муросива (почему-то забывший предложить Мише суши) взбеленился:
«Мы под розгами заставим
Пионера дать ответ!
-Не скажу пути к заставе!
Нет! Нет! Нет! Нет!
Нет! Нет! Нет!»
Признаться, Ваш покорный слуга, несмотря на свой тогдашний юный возраст, обратил внимание на одно странное обстоятельство.
Муросива, много лет сидевший на границе напротив заставы папы Миши Королькова, почему-то не знал к ней дороги и пытался узнать ее от Миши, только что прибывшего на Сахалин и никогда на этом острове, не говоря уже о папиной заставе, не бывавшего!
Впрочем, это так, к слову. Вернёмся к американскому образу жизни, о котором мы, советские школьники, отдыхавшие в пионерлагере «Берёзка», как уже упоминалось выше, знали удручающе мало.
Продолжение этой душераздирающей песни про американский образ жизни, я, к сожалению, не могу восстановить «на волне моей памяти».
Следует, кстати, заметить, что у моих солагерников были довольно своеобразные знания не только об Америке, но и скажем, о Франции. Помнится, в первое лето моего пребывания в «Березке» я упомянул в кругу друзей по палате о том, что в войне с немецкими фашистами Красной Армии помогали и французские военные летчики (у меня была даже памятная советская марка. посвященная эскадрилье «Нормандия-Неман», так что я знал, о чем говорил). Меня, однако же, подняли на смех. Никто мне не поверил, а один из солагерников даже «сразил» меня следующим, очевидно, казавшимся ему «неотразимым», аргументом:
Фашист ли де Голль, я ответить не мог (да и вообще о нем мало что знал, хотя фамилию эту, вроде б слышал), поэтому предпочел промолчать, по принципу: «Молчи, за умного сойдешь!»
А мой оппонент назидательно заключил:
В свое третье лето в «Березке» автор этих строк, кстати, так сказать, утратил девственность, или, точнее говоря, невинность.
«Я теперь вспоминаю, как песню,
Пионерский наш первый отряд.
Вижу снова рабочую Пресню
И знакомые лица ребят,
Красный галстук из скромного ситца,
Первый сбор, первый клич: «Будь готов!»
В синем небе я вижу зарницы
Золотых пионерских костров!»,
А мы все дружным хором подхватываем припев:
В песне было ещё два куплета:
Спой песню, как бывало.
Нет, мы лёгких путей не искали!
Мчали нас по стране поезда.
И на нашем пути возникали
Молодые, как мы, города.
Становлюсь я прямее и выше,
Будто падает бремя годов,
Только дробь барабана услышу
И призыв боевой: «Будь готов!»
Спой песню, как бывало etc.
«Мы приехали сюда,
Здесь холодная вода,
Белки по веткам скачут живо. «
Я запомнил целиком её последний куплет:
«Завтра мы пойдём в поход,
Нас вожатый поведет.
Смелым далёкий путь не страшен!
Пионер, шагай смелей!
Пой, ребята, веселей!
Расцветай, страна родная наша!»
«Эй, друзья, вы пляшите смелей,
Ноги в пляске ходят сами!
Нашу песню споёмте дружней,
Пусть звенит она под небесами!»
Если вспомнить популярное четверостишие, бытовавшее в среде советских школьников:
«Октябрёнок Савин Петя
Поперхнулся при минете
И за это, говорят,
Исключён из октябрят»,
то можно лишь заметить, что к моему солагернику Серёже Агаджанову это никак не относилось (впрочем, он был давно уже не «октябренком-внучонком Ильича», а «юным пионером-ленинцем»).
Так началось мое грехопадение.
Здесь конец и Господу нашему слава!
/1/ На самом деле Вова, артикулируя это весьма позабавившее меня слово, произнес, если мне не изменяет память, «и»вместо «э», «а» вместо «о» и «с» вместо «з».
Вскоре после публикации на сайте Проза.ру этой ностальически-эротической миниатюры её автор получил на неё отклик от друга своей юности «Остапа», в виде электронного письма следующего содержания:
Детство. Отрочество. Юность.
Небольшое уточнение: на достопамятном уроке биологии я был посажен с ПРАВОЙ стороны от Риты Петровой, так что обрабатывал её ПРАВУЮ же ногу своею ЛЕВОЮ рукой. По-видимому, этот факт оказал решающее влияние на всё моё дальнейшее половое развитие. Надобно уточнить у Юнга: он таким вещам придавал принципиальное значение.
А в журнале «Крокодил» примерно тогда же было напечатано весьма нравоучительное восьмистишие:
Мы спорить с Дарвином не будем:
В его ученье нет изъяна!
Он прав. В далёком прошлом люди
Произошли от обезьяны.
Всё было б так, как шло от века.
Но рок-н-ролл смешал все планы,
И в этом «танце» человека
Не отличить от обезьяны!
По-моему, неизвестный поэт в своём произведении совершенно отошёл от принципов материализма, косвенно опровергнув таки теорию Чарльза Дарвина. Ну, да хюй с ними со всеми, а Твоё эссе про сосиски, сосание ХЮЯ и прочие пубертатно-мастурбативные эксцессы достойно появления на Стене Крепыша в фэйсбуке применительно к проблеме повсеместного гомосексуализма, пЭдофилии и падения нравов.
Как хорошо что наяву я не в америке живу
Слово это
Всем теплом страны согрето.
Как в насущный хлеб зерно,
В нашу жизнь вошло оно.
Это значит: год за годом
От завода до села
Труд советского народа
Воплощается в дела:
В миллионы тонн металла,
Чтоб страна сильнее стала,
В миллионы тонн зерна,
Чтоб сыта была она.
В добрый час!
Мы смотрим смело
И уверенно вперед.
Что касается до дела,
То его невпроворот!
ТО и ЭТО нужно строить,
Каждым часом дорожить,
Равнодушных беспокоить,
С беспокойными дружить!
И о многом вспоминая,
Что осталось за спиной,
Казахстану и Алтаю
Шлем мы свой поклон земной!
Всем знакомым, незнакомым,
Коммунистам рядовым,
Их обкомам, и райкомам,
И парткомам боевым.
Знают в школах все ребята,
Что в столице в феврале
Собирался
ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ
НАШ
ПАРТИЙНЫЙ СЪЕЗД
В КРЕМЛЕ.
x x x
Рядом гости-иностранцы,
Партий дружеских посланцы:
Финн, поляк, француз и чех.
Перечислить трудно всех!
Вместе с ними ветераны
Грозных классовых боев
Из далеких, чужестранных,
Обездоленных краев.
x x x
У меня перед глазами
Зал Кремлевского дворца.
Выступает перед нами
Человек с душой бойца.
Человек партийной чести,
Он не раз бывал в бою
И вошел со мною вместе
В биографию мою.
Мы следим за каждым словом,
И доклад его таков,
Что ему внимать готовы
Люди всех материков,
Люди разных поколений
Всех народов, наций, рас.
Что сказать мне юной смене?
Был бы жив великий Ленин,
Ленин был бы горд за нас!
ЛЕНИН
С НАМИ
И СЕЙЧАС!
СЛОВА И БУКВЫ
ЕСТЬ АМЕРИКА ТАКАЯ
Карта мира перед нами:
Вот земля, а вот вода,
Вот отмечены кружками
В разных странах города.
Сотни их: больших, столичных,
Главных, славных, мировых.
Много тысяч их: обычных,
Незаметных, рядовых.
И пускай неодинаков
Городов различных путь,
Но по-своему, однако,
Все приметны чем-нибудь:
Этот город тем известен,
Что в просторы площадей
Каждый год на праздник песен
Собирает он людей.
Он недавно стал известен
Не кипеньем трудовым,
А бесчинством, и бесчестьем,
И невежеством своим.
Город гнева, город стона,
Где во тьме горят кресты,
Где ты будешь вне закона
На глазах у Вашингтона,
Если кожей черен ты!
И послышалось:
«Довольно!
Жить хочу как человек!
Почему в стране Линкольна
Возродился рабский век?
Я хочу, как все, трудиться,
Ночью в страхе не дрожать,
Вместе с белыми учиться,
Цвета кожи не стыдиться
И себя не унижать!»
Под струей воды холодной
Надломилось деревцо.
От Америки «свободной»
Получай струю в лицо.
Для Америки не ново
Слово грязное «расист».
Я проклятым этим словом
Замарал бумажный лист.
Чтоб никто из иностранцев
Страшной правды не узнал,
Издают американцы
Многокрасочный журнал.
Только в штате Алабама
Тот журнал не продают!
СВОБОДА СЛОВА
Он сказал: «Я был в Париже,
Видел Осло, Лондон, Рим,
А теперь Москву увижу,
Ленинград, Кавказ и Крым».
Мы сказали иностранцу,
Что встречали мы датчан,
Деловых американцев,
Сухопарых англичан.
Были всякие туристы,
И когда-то, говорят,
Сам министр мистер Твистер
Приезжал к нам в Ленинград.
Час за часом дни летели.
Коротая отпуск свой,
Иностранец жил в отеле
И знакомился с Москвой.
А потом его видали
Под землей у горняков,
У рабочих на Урале
И у волжских рыбаков.
У колхозников Кубани
На Дону и на Днепре,
И в Баку, и в Ереване,
И в Артеке на «костре».
Был на многих он заводах
В самых разных городах,
Плавал он на пароходах,
Ездил в скорых поездах.
Всюду всем он восхищался,
Удивленье выражал,
Всем любезно улыбался
И сердечно руки жал.
Вот домой из-за границы
Наконец вернулся сэр
И в журнале три страницы
Посвятил СССР.
Он писал про власть Советов,
Про Москву, про наш народ.
Он писал про то, про это,
Только все наоборот!
Кто же был он, этот важный,
Любознательный турист?
Это просто был продажный
Буржуазный журналист.
СЛОВА И БУКВЫ
Учили в детстве мы, друзья,
Наш алфавит от А до Я,
И буква к букве, к слогу слог
Читали: сча-стье, труд, у-рок.
Большая сила в буквах есть,
Когда мы можем их прочесть,
Все дело в том лишь, где и как
Поставлен в слове каждый знак.
Четыре буквы, например:
Три С и рядом с ними Р.
Великий смысл они таят,
Когда они подряд стоят!
Но в США живет на-род,
Что не вой-ны, а ми-pa ждет,
И это надо бы учесть
Всем, позабывшим стыд и честь.
СТАЛЬНАЯ СТРУЖКА
В столицу Венгрии от нас
Как знатный гость к друзьям
Приехал токарь как-то раз
К таким же токарям.
Посланца дружеской земли
Венгерский ждал народ.
Наутро гостя повели
Смотреть большой завод.
И в тот же самый день и час
На этот же завод
Пришел с экскурсией как раз
Совсем другой народ.
Они вошли в тот самый миг,
Важны, как индюки,
Когда советский скоростник
Осматривал станки.
Туристы слышали о нем
И знали из газет,
Что обогнал в труде своем
Он всех на много лет.
И к русскому проявлен был
Особый интерес.
Датчанин громко заявил:
— О-о-о! Это есть прогресс!
Подумал токарь: «Честный друг
Не усмехнется так!»
И токарь посмотрел вокруг,
И расступился тесный круг,
И токарь снял пиджак.
Он отступать уже не мог,
Как воин, как боец,
И встал он за чужой станок
И взял чужой резец.
Он понимал, что здесь сейчас
Он принимает бой
За весь родной рабочий класс,
За честь страны родной.
И тот, кто рядом с ним стоял,
Тот это тоже понимал.
Он должен был в минутный срок,
Сам гость среди гостей,
Дать англичанину урок.
А вдруг не выдержит станок
Высоких скоростей?!
Для пробы он резцом нажал,
Знакомясь со станком.
И врезался резец в металл,
Который тут же побежал
Спиральным ручейком.
И на гостей из дальних стран,
Стоящих в стороне,
Тут брызнул огненный фонтан
В тревожной тишине.
И токарь на рычаг налег,
И выдержал напор
Венгерский молодой станок,
Не знавший до сих пор
Всем существом своих частей
Режима наших скоростей.
Стальная стружка вниз, и вверх,
И вбок летит, звеня,
Как разноцветный фейерверк
В честь праздничного дня.
Вокруг кричат: «Москва! Москва!»
И токарь не сдает.
Он, засучивши рукава,
Свои рекорды бьет.
И вот он выключает ток,
Последний взяв рекорд,
И тем, что выдержал станок,
Народ венгерский горд.
ХИЖИНА ДЯДИ ТОМА
На сцене шел аукцион.
Детей с отцами разлучали.
И звон оков, и плач, и стон
Со всех сторон в толпе звучали.
«Кто больше. Продан. Чей черед?
Эй, черный! Встать! Ты здесь не дома!»
Шатаясь, Том шагнул вперед.
Друзья! Купите дядю Тома!
«А ну, за этого раба
Кто больше долларов предложит?»
Том! В чьих руках твоя судьба?
Кто заплатить за выкуп сможет?
«Кто больше. Раз. Кто больше. Два!»
И вдруг из зрительного зала,
Шепча какие-то слова,
На сцену девочка вбежала.
Все расступились перед ней.
Чуть не упал актер со стула,
Когда девчушка пять рублей
Ему, волнуясь, протянула.
Она молчала и ждала,
И это та была минута,
Когда в порыве против Зла
Добро сильнее, чем валюта!
И воцарилась тишина,
Согретая дыханьем зала.
И вся Советская страна
За этой девочкой стояла.
МИЛЛИОНЕР
Богатая старуха
В одной стране жила.
Богатая старуха
Внезапно умерла.
Остался без хозяйки,
Угрюм и одинок,
Такой же, как хозяйка,
Породистый Бульдог.
Имела та старуха
Племянников родных,
А также, по закону,
Наследников иных.
Старуха перед смертью
Составила его.
Она озолотила
Любимца своего!
Зачем собаке деньги?
Ходить в универмаг?
Бывают разве деньги
У кошек и собак?
Но стал миллионером
Осиротевший пес,
И стал еще курносей
Его курносый нос.
Согласно завещанью,
Живет при нем слуга.
Он ездит с ним на гонки.
На регби, на бега.
Есть у Бульдога вилла,
И новый «кадиллак»,
И сшитый у портного
Собачий черный фрак.
Он ходит на приемы
И там коктейли пьет.
Знакомых собачонок
Уже не узнает!
Он в клуб миллионеров
Записан как банкир.
У них он научился
Рычать при слове «мир».
Печатают газеты
С Бульдогом интервью,
Бульдог в них излагает
Позицию свою.
Собачью точку зренья
На космос, на прогресс.
Среди капиталистов
Бульдог имеет вес.
Влиятельной фигурой
Он в мире денег стал.
Чего не может только
Наделать капитал!
Не покупал билета я
На этот пароход!
За что в какие-то края
Он мальчика везет!
Смеется кто-то надо мной:
«Попался, пионер!»
А я хочу домой!
Домой!!
Домой в СССР.
Как хорошо, что наяву
Я не в Америке живу!
СТИХИ ДРУЗЕЙ
ИЗ ЮЛИАНА ТУВИМА
ПИСЬМО КО ВСЕМ ДЕТЯМ
ПО ОДНОМУ ОЧЕНЬ ВАЖНОМУ ДЕЛУ
Дорогие мои дети!
Я пишу вам письмецо:
Я прошу вас, мойте чаще
Ваши руки и лицо.
Все равно какой водою:
Кипяченой, ключевой,
Из реки, иль из колодца,
Или просто дождевой!
Не подам руки грязнулям,
Не поеду в гости к ним!
Сам я моюсь очень часто.
До свиданья!
АЗБУКА
Что случилось? Что случилось?
С печки азбука свалилась!
Больно вывихнула ножку
Прописная буква М,
Г ударилась немножко,
Ж рассыпалась совсем!
Потеряла буква Ю
Перекладинку свою!
Очутившись на полу,
Поломала хвостик У.
СЛОВЕЧКИ-КАЛЕЧКИ
Грустный, сонный, невеселый
Ежи наш пришел из школы,
Сел к столу, разок зевнул
И над книжками заснул.
Тут явились три словечка:
«Апельсин», «Сосна», «Колечко».
Подошли они все трое
И сказали: «Что такое?
Что ты, Ежи, сделал с нами?
Мы пожалуемся маме!»
«Мы, слова, оскорблены
Тем, что так искажены!
Ежи! Ежи! Брось лениться!
Так учиться не годится!
Невозможно без внимания
Получить образование!
Будет поздно! Так и знай!
Станет неучем лентяй!
Будешь ты ежом колючим!
Вот как мы тебя проучим!»
Ежи вздрогнул, ужаснулся,
Потянулся и проснулся.
Подавил зевоту,
Взялся за работу.
ПТИЧИЙ ДВОР
Утка курице сказала:
«Вы яиц несете мало.
Все индюшки говорят,
Что на праздник вас съедят!»
Прибежал на крик петух,
Полетел из утки пух.
И послышалось в кустах:
«Га-га-га! Кудах-тах-тах!»
Эту драку до сих пор
Вспоминает птичий двор.
РЕЧКА
А чего ей ворчать, речной-то воде?
Об этом не скажет никто и нигде.
Пожалуй, камни да рыбы
Об этом сказать могли бы,
Но рыбы молчат,
И камни молчат,
Как рыбы.
Что такое хорошо и что такое плохо
О детской литературе говорить всегда труднее, чем о взрослой. Поскольку во взрослой, скажем так, немассовой, разбираются если и не единицы, то немногие. А в воспитании, обучении и чтении детей разбираются вроде бы все.
Взрослый человек в этом отношении более консервативен. И более разборчив. Ребенок же в большинстве случаев лишен возможности выбора. Он ест, что дают, и слушает то, что читают ему папа и мама, воспринимая окружающий мир на взгляд, на запах и слух.
Если родитель хочет, чтобы дитя не выросло дикарем, то и слово должно быть красивым и, если хотите, правильным. Еще Чуковский в книге «От двух до пяти» предупреждал: «О чем мы ни говорили с ребенком, мы не должны забывать, что он, жадно впитывая в себя наши слова, требует, чтобы в них была безупречная логика, и не прощает нам ни малейших нарушений».
За примерами ходить далеко не надо. Заглянем на книжную полку любого книжного магазина.
Из-под тельника, который явно не по размеру разросшемуся вширь хряку и напоминает женский топик, игриво выглядывает пупок. Таким макаром Пятачок и бегает по страницам книги, иногда для разнообразия демонстрируя маленькому читателю свой зад.
«Смеется кто-то надо мной:
«Попался, пионер!»
А я хочу домой!
Домой!
Домой в СССР!»
Капиталисты не пускают Сергея Владимировича домой, но в конце концов он весь в поту просыпается:
«Как хорошо, что наяву
Я не в Америке живу!»
И это очень правильно, детей надо готовить к тому, что сказка очень скоро станет былью, заранее. Пусть дитя привыкает, пока на подсознательном уровне.
Ну и куда, в каком направлении идем мы дальше с Пятачком и с томиком Михалкова под мышкой? Это большой, большой секрет. Только детские поэты, наверное, знают его:
А вот еще нравоучительная книга Курляндского «Ну, погоди! Или двое на одного». Стиль изложения самый что ни на есть кондовый: «Сваво неба мало?», «Жана у тебя старая», «Чистей не бывает» (о мытье посуды). И далее: «Зайчишку этого изобьем. За все! За капустку. За морковку. За дедов наших, без вины погубленных. За отца твоего, от козы погибшего. За папу моего охламона. Чтобы помнили Зайцы. Всех времен и народов. Во веки веков!»
Баба-яга сделала круг и приземлилась.
— Устал, служивый? Переночуй у меня┘»
У Чуковского читаем: «Дети вообще буквалисты. Каждое слово имеет для них лишь один-единственный, прямой и отчетливый смыл». Все было бы замечательно, если бы сами взрослые для начала разобрались, что такое хорошо и что такое плохо. Буквально. А так┘
Есть в детском спектакле МТЮЗа «Золотой петушок», поставленном по мотивам «Сказки о золотом петушке» Пушкина, такой эпизод, когда царь Дадон видит рать побитую:
«Что за страшная картина!
Перед ним его два сына
Без шеломов и без лат,
Оба мертвые лежат┘»
Когда ведущий артист произносит эти слова, другой с возвышения из тачки вываливает на сцену груду окровавленных пластмассовых рук и ног. Родители, чьи дети в зрительном зале, дружно, замирая от ужаса, вздыхают.