касторовая шляпа что это такое

Что такое «касторовые шляпы», почему касторовые и из чего изготавливаются?

Если обратиться к переводу слова «кастор», то с латыни перевод слова звучит как «бобер». Тогда уже можно догадаться, что водоотталкивающее сукно изготавливалось из шерсти бобра. Такое сукно использовали для пошива не только шляпы, но и морских кителей.

Для начала определимся, что касторовые шляпы не имеют ничего общего с касторовым маслом.

На латыни слово «кастор» означает «бобр». Из шерсти бобра изготавливают сукно со сглаженным ворсом. Соответствено, кастор это шерстяное сукно. Существуют еще облегченные шерстяные ткани, изготовленные подобным способом, которые называются касторин.

P.S. Благодаря вашему вопросу, я вспомнила, как называется сукно, из которого в царской России и до войны шили морские кители. Это был именно кастор.

Интересный вопрос про касторовые шляпы. Так и хочется провести параллель с жидкостью касторка, однако нет, касторовые шляпы к касторке никакого отношения не имели.

Про касторовые шляпы писал признанный мастер детектива Артур Конан Дойль в повести «Задира из Броукас-Корта»

В последнее время касторовые шляпы стали очень сильно распространены среди молодежи и лиц среднего возраста, особенно мужчин.

Да, тоже волновал этот вопрос, задумывался причём здесь касторка (касторовое масло) и шляпа.

Но оказалось что тут нет связи, речь о шерстяном сукне из которого и изготавливают такие шляпы.

Если точней, то речь о шерсти бобра.

Тут всё довольно-таки просто, хотя и на первый взгляд не очень понятно о чём вообще идёт речь. А вот изготавливались в давние времена подобные шляпы из меха морского животного, а именно бобра. Поэтому шляпы эти отличались прекрасными качествами и имели те же свойства, что шкура бобра, прежде всего это то, что они совершенно не промокали и люди, которые в них ходили могли обходиться без зонтов, так как бояться было не за что. Ведь дождь попросту скатывался с этих шляп не оставляя никаких следов влаги. Ну а назывались они именно касторовыми в связи с тем, что кастор в переводе с Латинского языка, который в ту пору был популярен, означает как раз бобр, то есть бобров можно называть ещё и так.

Также есть касторовое пальто, перчатки.

Но не всегда так называют одежду из бобра, к этому наименованию также относят и имитацию бобровой шерсти.

Источник

Касторовая шляпа что это такое

Галине Ивановне Буровик посвящается

Эта книга — словарь забытых вещей, известных нашему современнику лишь по литературе. В самом деле, на ком можно увидеть сегодня сюртук или визитку, роброн или кринолин?

Тему издания можно определить как историческое товароведение.

Вместе с тем в книгу попали и те предметы, которые приняты в нашем обиходе, но о происхождении которых многие практически ничего не знают.

Что же заставило нас обратиться к сундукам и гардеробам предков? Ответ очень прост: настоящее и будущее строятся на фундаменте прошлого. Человеку не дано вырваться из объятий прошлого — как в сфере духовной, так и материальной.

Цивилизованные общества всегда отличали активный интерес к истории материальной культуры, пристальное внимание к предметному миру и технологическим достижениям прошлого, бережное отношение к традициям ремесла. Они создавали настоящее и проникали в будущее, наследуя культуру минувших эпох. Общеизвестно: Иваны, не помнящие родства, не способны построить общество благоденствия.

Ненавязчивый разговор о происхождении вещей нужно начинать со школы. Однако сегодняшние учебные программы оставляют эту задачу в стороне, а история предстает исключительно в виде цепи дел правителей, полководцев, вождей, партий и народов.

Трудно не согласиться с автором «Истории труда и культуры» П. Кирхманом, который еще полтора века назад возражал против преподавания истории «разнузданного честолюбия и кровавых деяний, имеющих слабое и посредственное влияние на обстановку нашей жизни…

Если история государств и народов может возбудить… стремление сделаться великим полководцем или государственным деятелем, то история культуры и труда… стремление стать двигателем на поприще мирной культуры, и если в первой истории мирно трудящийся является страдательным членом великого народного общества, то вторая дает ему высокое значение двигателя человеческого общества».

Сегодня негде, как правило, почерпнуть систематические знания по истории материальной культуры.

Мы не знаем своих корней. Редко кто припомнит семейную родословную дальше, чем на два-три поколения назад. А уж традиции ремесел и промыслов, купеческие и промышленные династии почти полностью забыты.

Профессиональная и культурная узость стали бедой общества. Последствия очевидны: низкий уровень производства, упадок технологий, резкое снижение качества промышленной продукции.

Предлагаемая читателю «Красная книга вещей» посвящена истории материальной культуры, а конкретнее — происхождению предметов обихода — одежды, головных уборов, обуви, галантереи, мебели, бытовой и церковной утвари.

С помощью забытых вещей из «Красной книги» мы попытались восстановить связь времен, без которой нет ни цивилизованного человека, ни самой цивилизации.

Предлагаемая книга-словарь состоит из глав, каждая из которых дает культурно-исторические сведения о предметах более или менее однородных по назначению и использованию.

Словарные статьи начинаются с этимологических сведений которые помогают выяснить происхождение и предметов, и слов, их обозначающих.

Словарные статьи, а их в данном выпуске 385, расположены в алфавитном порядке.

Книга будет интересна и полезна широкому кругу читателей. Среди них наверняка окажутся учащиеся и преподаватели учебных заведений, особенно педагогических и творческих, историки культуры, деятели театра и кино, изобразительного искусства, коллекционеры, специалисты по антиквариату, а также товароведы, технологи и просто любознательные читатели.

Главное же, чему служит книга — это не дать людям забыть об утратах, которые приносят войны, революции, оголтелые реформы, непостоянство моды и банальное равнодушие…

СМЕСЬ РУССКОГО И БАСУРМАНСКОГО

Эта глава посвящена одежде. Название ее заимствовано из статьи В. Г. Белинского «Петербург и Москва», опубликованной в «Отечественных записках» полтора века назад.

Со свойственным ему темпераментом Белинский выразил свое отношение к русскому мещанству, «которое создало себе какой-то особенный костюм из национального русского и из басурманского немецкого, где неизбежно красуются зеленые перчатки, пуховая шляпа или картуз такого устройства, в котором равно изуродованы и опошлены и русский, и иностранный типы головной мужской одежды…»

Нельзя не отдать должного таланту, наблюдательности, знанию и артистическому видению жизни, какие проявил в данном случае, как и во многих иных работах, великий критик.

Тем не менее отважимся на комментарий. Костюм любого народа формируется в результате синтеза национальных черт и неизбежных заимствований. Но заимствования эти трансформировались в национальном духе и зависели от уровня культурных традиций и господствовавших вкусов.

На многочисленных примерах можно видеть, как басурманский костюм приобретал русские особенности, а русский — обасурманивался.

АЗЯМ (от араб. аджам — иноземщина, персы) — длиннополый кафтан, который крестьяне на Руси носили еще в XIX веке. Шили его из домотканого грубого сукна. Одежда эта, как и ее название, пришла с Востока.

АЛЬБЕРТ — стоячий крахмальный воротник с отогнутыми углами. Пристегивался к фрачной рубахе. Назван по имени принца Альберта, сына английской королевы Виктории (1819–1901), впоследствии короля Великобритании Эдуарда VII (1901–1910), числившегося среди законодателей мужской моды последней четверти XIX века.

АЛЬМАВИВА (по имени персонажа комедии Бомарше «Женитьба Фигаро») — просторный плащ-накидка без рукавов.

В российский обиход вошел в конце XVIII века и продержался до середины XIX века. Кроили, как правило, из одного куска ткани.

Название плаща — дань моде того времени называть предметы одежды именами знаменитых людей, популярных литературных персонажей.

М. И. Пыляев (1842–1890), бытописатель Петербурга и Москвы, рассказал о молодых людях, которые имели обыкновение прогуливаться по Невскому проспекту в качестве живых манекенов (описание относится к первой четверти XIX века). Один из них заказал у известного в столице портного величественную альмавиву на малиновом бархатном подбое специально для таких прогулок, другой «напялил щегольской светло-гороховый каррик» (см.).

Не раз надевал альмавиву и Пушкин. Он носил ее, закинув одну полу на плечо.

АНОРАК (эскимосское слово) — ветронепроницаемая плотная куртка с капюшоном, предназначенная для ходьбы на лыжах. И куртка, и ее название заимствованы у эскимосов Гренландии; они надевали анорак поверх одежды, когда выходили на каяках (лодках) на промысел.

АПАШ (от франц. apache — хулиган, бандит, произошедшего от названия индейского племени апачи) — мужская рубаха (см.) с открытым широким воротом и отложным воротником. Ее носили без галстука (см.). Апаш был вызовом обществу, благополучным буржуа. Рубахи с такими воротниками носили до начала тридцатых годов XX столетия.

Столь же популярен в те годы был и танец апаш.

АРМЯК (в переводе с татарского одежда из верблюжьей шерсти) — кафтан (см.) из толстого сукна, по крою напоминавший халат. Надевали армяк в дорогу и для тепла. Подпоясанный кушаком (см.), широкий, длинный до пят, он совсем не годился для работы. Из всей верхней одежды армяк (а также чапан, халат, азям — тоже из семейства армяков) был самой верхней одеждой: его натягивали поверх кафтана, полушубка или поддевки (см.).

Источник

Касторовые шляпы

«На голове у него красовалась когда-то белая, а теперь пожелтевшая касторовая, с длинным ворсом шляпа вроде тех, что носят некоторые кучера..»

Дойль Артур Конан»Задира из Броукас-Корта»

Для изготовления тончайших мужских шляп использовался бобровый, заячий и козий пух.

Шкурки бобра обычно бурого цвета, для придания более темного цвета их подкрашивают. Черные и чисто белые встречаются крайне редко и это делает их очень дорогими.

Касторовые шляпы на протяжении трех веков считались символами респектабельности и высокого социального статуса. Такая шляпа призвана подчеркнуть исключительность положения ее обладателя.

Создание шляп из бобрового фетра – это отдельная веха в истории вредного производства. Ее изготовление – это сложный и драматический процесс.

В мастерских и цехах, где шла переработка шкурок в фетр, использовалась ртуть, и работникам приходилось дышать ее парами. Наряду с легкими последствиями – такими, как слабость и недомогание, бывали случаи

сумасшествия и помутнения рассудка. Льюис Кэрролл в книге «Алиса в стране чудес» смягчил этот образ и преподнес его в забавной форме в личе Безумного Шляпника

Источник

Скверные шляпы

Клэр Хьоз (Clair Hughes) — окончила Институт Курто (Лондон), преподавала историю искусства и английскую литературу в Великобритании и Японии. В настоящее время исследует роль одежды в романах. Автор книги и ряда статей о Генри Джеймсе, а также монографии об одежде в романах XVIII—XIX веков (Dressed in Fiction 2005).

«Прежде мне за всю жизнь не случалось видеть столько дурацких шляп», — заявил герцог Веллингтон, познакомившись с новым пар­ламентом, избранным после принятия реформы 1832 года. Этот, без сомнения, презрительный комментарий относился к моральным и интеллектуальным недостаткам, присущим вновь избранным парла­ментариям; однако, будучи человеком весьма требовательным ко все­му, что касалось одежды, герцог одновременно выразил в нем и свое отношение к сомнительному качеству и безвкусному стилю головных уборов депутатов палаты общин. Мы же, являясь стороной незаинте­ресованной, можем взглянуть под несколько иным углом на это сбо­рище щеголей давно ушедшей эпохи и на те предметы, которые укра­шали их головы.

Касторовые шляпы — действительно скверные шляпы, но такой оцен­ки заслуживают не только они. Я намерена рассмотреть в исторической перспективе два вида шляп: мужские касторовые шляпы, которые на протяжении трех веков являлись символом высокого общественного статуса и респектабельности, и женские шляпки, а точнее огромные сооружения из страусовых перьев, которые раскачивались над голова­ми светских дам в конце XIX столетия. Историю и тех и других вполне обоснованно можно назвать кровавой.

Взглянем на две картины XVIII века — портрет супругов Колтман ки­сти Джозефа Райта и написанный Джошуа Рейнолдсом портрет лор­да Белломонта. Шляпы выглядят вполне невинно: и та и другая белые, сделаны из бобрового фетра и украшены перьями страуса. Головной убор миссис Колтман — это кокетливая стилизация мужской шляпы для верховой езды; головной убор лорда Белломонта — это статусная вещь, призванная подчеркнуть исключительность его положения.

Шляпа, которую мы видим на картине Пьера Прюдона, написан­ной в начале XIX века, — это самая простая модель касторовой шляпы. По сути, это точно такая же шляпа, какие носили во времена Тюдоров, с той лишь разницей, что тогда ее могли бы украсить какой-то драго­ценной безделушкой или пером и добавить отделку из серебристого или золотистого кружева. На протяжении XVII века поля шляп становились все шире, тульи — все ниже, а украшавшие их плюмажи — все экстравагантнее; однако уже в следующем столетии перья начали выходить из моды, а поля шляп стали загибать спереди, по бокам или сзади. Так появились новые фасоны — треуголка и двууголка. Во вре­мена Великой Французской революции носить причудливые головные уборы было крайне небезопасно, поэтому французы позаимствовали простой «деревенский» фасон касторовой шляпы, весьма популярный в конце XVIII века в Британии. Он подразумевал отсутствие каких-либо декоративных излишеств, которые могли бы ассоциироваться со ста­рым режимом; и именно такую шляпу мы видим на картине Прюдона. Изменения, затронувшие головные уборы в XIX веке, были простыми и незначительными; и в военной форме, и в официальном костюме со­хранялись фасоны прежних времен.

Шляпы из бобрового фетра заведомо представляли угрозу для тех, кто их изготавливал. Особенности производственного процесса на этапе придания будущим шляпам их формы были таковы, что работ­никам шляпных мастерских приходилось регулярно дышать парами ртути, а это приводило не только к обычным недомоганиям, но зача­стую и к помутнению рассудка. Самым известным намеком на эту не­приятную особенность ремесла — пускай и преподнесенным в коми­ческой форме — стал образ Безумного Шляпника из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла. Однако мне хотелось бы охватить хотя бы бе­глым взглядом те бедствия, которые сопровождали касторовую шляпу на протяжении всей ее истории, то есть еще в докэрролловские време­на, сперва в Европе, а затем и на территории Северной Америки. Сво­ей популярностью этот головной убор обязан испанцам и голландцам, которым он полюбился в начале XVI века (хотя есть и более ранние упоминания о таких шляпах). Шкурки бобра добывали на территориях России и Скандинавии, обрабатывали в России, а затем экспортирова­ли в Европу через Амстердам. Русские владели секретом мастерства, благодаря которому им удавалось отделить мягкий подшерсток, ко­торый шел на шляпный фетр, от жесткого остевого волоса. Головной убор был одним из тех элементов костюма, который недвусмысленно указывал на положение человека в социальной иерархии или на его принадлежность к той или иной религиозной конфессии. Шляпа из бобрового фетра была дорогостоящим символом статуса — насколько велика была его важность, легко понять, ознакомившись с историей мужского портрета от начала XVI века и далее. Согласно автору офи­циальной истории Hudson’s Bay Company («Компании Гудзонова за­лива») Эдвину Эрнсту Ричу, мех бобра, предназначенный для произ­водства шляп, оставался наиболее востребованным и ценным товаром из всех, что поставлялись в Европу, с момента, когда была основана эта компания, и вплоть до конца XVIII века.

На изготовление одной шляпы высшего качества уходило десять бобровых шкур. Даже сегодня стоимость фетровой ковбойской шляпы определяется тем, каков в ней процент шерсти бобра. Начиная при­мерно с 1600 года, для того чтобы удовлетворить социальные амбиции имущего класса, требовалось несметное количество бобровых шкур, вследствие чего популяция бобров в Европе оказалась под угрозой пол­ного уничтожения. К счастью французских, голландских и британских колонистов (и к несчастью американских бобров) освобожденный от испанского владычества Новый Свет стал практически неисчерпае­мым источником пушнины. Под контролем французов оказались при­брежные районы вдоль реки Святого Лаврентия в Квебеке, а в распо­ряжении голландцев — Гудзон, протекавший через Новый Амстердам.

В 1630-х годах англичане вытеснили голландцев с восточного берега реки и таким образом обеспечили себе регулярный доход от продажи более 500 тонн бобровых шкур в год, что сделало их равноправными конкурентами французов.

Целью англичан было предложить некую альтернативу торговле, ведущейся через Балтийское море, и бобровые шкуры оказались имен­но тем товаром, который было проще всего без потерь транспортиро­вать из Северной Америки в Европу. В одном из редких лирических отступлений Рич писал: «Обладание мехами сулило такое богатство, что мысль о нем могла в любой момент захватить воображение чело­века и породить в нем видение Фортуны, изливающей свои милости нескончаемым потоком, ведь поиском такого счастья были заняты умы столь многих людей в середине XVII века» (Rich 1957:13). Шкурки бобров составляли основу благополучия франко-канадских колоний. Приобретая в рассрочку земельные участки, отцы-основатели вноси­ли ежегодную плату за них в том числе и этим мехом; также они дела­ли ставку на бобра как на основной товар, который можно поставлять в Британию, извлекая при этом немалую выгоду.

К началу XVIII века Великобритания, при посредстве Hudson’s Bay Company, контролировала почти все пути, соединявшие Америку с Европой. В 1763 году Франция уступила Британии канадские терри­тории, однако триумф британских поставщиков пушнины был очень недолгим. После признания независимости Соединенных Штатов аме­риканцы смогли составить конкуренцию Hudson’s Bay Company, и уже в самом начале XIX столетия «Американская меховая компания» под руководством Джона Джейкоба Астора (которого до сих пор принято считать одним из богатейших людей за всю историю человечества) за­няла доминирующее положение в данной отрасли торговли. В 1830-х го­дах, когда касторовую шляпу затмил шелковый цилиндр, обладавший изумительным деловым чутьем и прозорливостью Астор круто изме­нил направление своей деятельности и посвятил себя торговле недви­жимостью на Манхэттене, благодаря чему еще больше упрочил свое финансовое положение и, как мне кажется, изрядно осчастливил не­многих сохранившихся в Америке бобров. Конечно, я называю далеко не все проблемы Северной Америки, источником которых стала охота. Но мне было важно показать, что жестокие, часто вооруженные кон­фликты, физическое уничтожение и вымирание целых племен, упадок их социальных институтов и культурных традиций, утрата традицион­ных мест проживания — цена, заплаченная за достижение единственной цели — извлечь как можно больше прибыли из торговли шкурка­ми одного небольшого пушного зверька.

Производство и торговля в период бума, который пришелся на 1880— 1914 годы, опирались на разветвленную глобальную сеть банков, аукционных домов, фирм, осуществляющих оптовую и розничную продажу, и мастерских, где перья превращались в модные аксессуары; и почти 100 % занятых в этом бизнесе людей — от финансистов до простых рабо­чих — были евреями. По мнению Сары Штейн, это объясняется тем, что у них уже были опыт и навыки в торговле схожими товарами (тексти­лем и ювелирными украшениями), а также многочисленные контакты с еврейскими диаспорами во всем англоговорящем мире и в странах Восточной Европы и Средиземноморья и умение вести деловые пере­говоры. К тому же (и здесь разворачивающаяся перед нами картина становится уже более мрачной) в конце XIX века в США и Европе поя­вилось множество остро нуждающихся в работе иммигранток — жен­щин и девушек из еврейских семей, вынужденно покинувших Россию, которые, как правило, они прекрасно умели шить.

Чтобы ощипать птицу, нужно затратить немало физических сил; од­нако самый грязный и опасный этап работы — это сортировка и пред­продажная обработка перьев. Этим занимались женщины и дети, ра­ботавшие в тесных, плохо проветриваемых помещениях, где, согласно отчету, составленному после одной из санитарных проверок в 1914 году, «воздух насыщен пылью и частицами перьев, которые оседают в горле и легких рабочих, многократно увеличивая риск заболевания тубер­кулезом» (Stein 2008: 44). Сара Штейн приводит данные, отражающие уровень смертности среди рабочих на предприятиях, связанных с об­работкой перьев: в южных провинциях Африки — 13,3 на 1000, тогда как в Европе — в среднем 1,3. Однако в Лондоне и Нью-Йорке потогон­ная система процветала как нигде в мире.

После промывки и просушивания стержневую часть каждого пера зачищали вручную — обычно это делали женщины при помощи кус­ков стекла, затем несколько перьев сшивали вместе — так создавались роскошные эгреты и плюмажи для шляп. В лондонских мастерских вопреки положениям трудового законодательства дети трудились до поздней ночи, а женщинам приходилось брать работу еще и на дом. В Нью-Йорке один инспектор департамента здравоохранения заметил, что территории, прилегающие к фабрикам, где производят обработ­ку перьев, «полны отходов производства, частицы перьев парят в воз­духе, ими усыпаны все лестничные пролеты» (Ibid.: 118). Крошечные ворсинки, которые опадали с перьев во время обработки, оседали в ды­хательных путях. Во время обследования, проведенного в Нью-Йорке в 1913 году, у 94 % рабочих, имевших дело со страусовыми перьями, был обнаружен ринит и у 84 % — фарингит. Итак, на одном конце торгово-промышленной цепочки стояли те, кто делал на страусовых перьях огромные деньги, а на другом — люди, которым приходилось трудиться до седьмого пота, получая за это ничтожное жалованье, не обеспечивающее даже прожиточного минимума, не защищенные за­конами и постоянно подвергавшиеся риску заболеть или лишиться ра­боты. Как писал в 1900 году некий журналист, «эти божественно пре­красные перья впитали в себя слезы и вздохи, в них притаились тени загубленных душ. рабочих, чья кровь и жизненные соки были выжа­ты по капле и рассеяны, чтобы придать изделиям разнообразные от­тенки» (Ibid.: 116).

Но вот наступил 1914 год, и дело, которое до сих пор казалось столь успешным, с грохотом провалилось (если только слово «грохот» можно назвать подходящим, когда речь идет о перьях). Этому было сразу не­сколько причин. Украшения из страусовых перьев служили одним из социальных и модных индикаторов. Но самая существенная характеристика моды — это ее изменчивость. В начале XX века объемы женских шляп стали воистину фантастическими — увеличиваться и дальше было уже невозможно, поэтому все, что им оставалось, — это уменьшиться. Кроме того, начало войны сделало неуместной любую роскошь. Од­нако еще более значимым фактором стало принятие законов (сначала в Америке, а затем в Великобритании), направленных на защиту птиц, которых приносят в жертву «убийственной моде на дамские шляпки» (Cunnington 1948: 62). Конечно, воротилы индустрии тут же указали на то, что их товар родом вовсе не из дикой природы и, лишаясь пе­рьев, ни одна птица серьезно не страдает. Однако из двух зол принято выбирать меньшее — в конце концов, какая модница станет долго раз­бираться, кому принадлежали перья, которыми украшена приглянув­шаяся ей шляпка: для нее нет особой разницы между колибри, цаплей, райской птицей и страусом, который, возможно, и впрямь благоден­ствует на какой-нибудь южноафриканской ферме. На использование любых перьев было наложено табу — бизнес рухнул, фермы были разо­рены, а одомашненные страусы — вот уж злая ирония! — были отстре­ляны или брошены на произвол судьбы.

Меня весьма интересует тема костюма в литературе. Пожалуй, я не припомню книги, где она была бы связана с трагедией в мире дикой природы, зато о печальных буднях модисток написано немало, напри­мер в «Обители радости» Эдит Уортон мы читаем о том, как Лили Барт работает в своей душной мастерской.

Несмотря ни на что, рынку сбыта бобровых шкур и страусовых пе­рьев еще далеко до окончательного исчезновения, хотя в наше время он уже не играет столь важной роли и не приносит такой невероятной прибыли. Дорогие касторовые шляпы по-прежнему продолжают про­изводить, а перья страуса сегодня используют не только как материал для изготовления боа и украшения шляп, которые светские дамы наде­вают, отправляясь на скачки в Эскоте, но даже (какое унижение!) в ка­честве метелок для смахивания пыли. Как-то раз — в минуту глубокой задумчивости — Джон Гальяно заметил, что шляпы являются бароме­тром своей эпохи. Так, для герцога Веллингтона дурацкие шляпы были знаком, указывающим, что наступили скверные времена. По словам Сары Штейн, украшения из перьев (а мы добавим, как и сами шляпы) «куда менее эфемерная, легкомысленная или малозначимая в культур­ном плане деталь, чем это кажется на первый взгляд» (Stein 2008:153). В современном мире шляпы утратили ту культурологическую значи­мость, которой обладали прежде, превратившись для одних из нас в респектабельную точку над «i», для других — в соблазнительную ви­шенку на торте, а для большинства — просто в элегантный финальный штрих, придающий облику законченный вид. Тем не менее в некото­рых религиозных и социальных институтах головные уборы все еще играют важную роль, оставаясь символом определенных культурных традиций. И если мы сумеем пройти по следу шляпного производ­ства — через разные страны, в которых господствуют различные куль­турные традиции, — по пути записывая забытые истории и проливая свет на темные моменты, у нас появится прекрасная возможность срав­нить материальные затраты человека с той ценой, которую приходится платить миру животных за то, что мы называем красотой.

Перевод с английского Екатерины Демидовой

Источник