когда я итожу то что прожил и роюсь

Когда я итожу то что прожил и роюсь

мир обещал быть запись закреплена

«. Когда я
итожу
то, что прожил,
и роюсь в днях —
ярчайший где,
я вспоминаю
одно и то же —
двадцать пятое,
первый день.

Штыками
тычется
чирканье молний,
матросы
в бомбы
играют, как в мячики.
От гуда
дрожит
взбудораженный Смольный.
В патронных лентах
внизу пулеметчики.
— Вас
вызывает
товарищ Сталин.
Направо
третья,
он
там. —
— Товарищи,
не останавливаться!
Чего стали?
В броневики
и на почтамт! —
— По приказу
товарища Троцкого! —
— Есть! —
повернулся
и скрылся скоро,
и только
на ленте
у флотского
под лампой
блеснуло —
«Аврора».

Кто мчит с приказом,
кто в куче, споря,
кто щёлкал
затвором
на левом колене —
Сюда,
с того конца коридорища,
бочком
пошёл
незаметный Ленин.
Уже
Ильичем
поведённые в битвы,
ещё
не зная
его по портретам,
толкались,
орали,
острее бритвы
солдаты друг друга
крыли при этом.
И в этой желанной
железной буре
Ильич,
как будто
даже заспанный,
шагал,
становился
и глаз, сощуря,
вонзал,
заложивши
руки за-спину.
В какого-то парня
в обмотках,
лохматого,
уставил
без промаха бьющий глаз,
как будто
сердце
с-под слов выматывал,
как будто
душу
тащил из-под фраз.
И знал я,
что всё
раскрыто и понято
и этим
глазом
наверное выловится —
и крик крестьянский,
и вопли фронта,
и воля нобельца,
и воля путиловца.

Он
в черепе
сотней губерний ворочал,
людей
носил
до миллиардов полутора,
Он
взвешивал
мир
в течение ночи,
а утром:

— Всем!
Всем!
Всем это —
фронтам,
кровью пьяным,
рабам
всякого рода,
в рабство
богатым отданным.
Власть — Советам!
Земля — крестьянам!
Мир — народам!
Хлеб — голодным. «

В. Маяковский отрывок из поэмы «Владимир Ильич Ленин» (1924)

Источник

Владимир Ильич Ленин

В Кресты Зиновьева!

И партия
снова
ушла в подполье.
Ильич на Разливе,
Ильич в Финляндии.
Но ни чердак,
ни шалаш,
ни поле
вождя
не дадут
озверелой банде их.
Ленина не видно,
но он близ.
По тому,
работа движется как,
видна
направляющая
ленинская мысль,
видна
ведущая
ленинская рука.
Словам Ильичевым —
лучшая почва:
падают,
сейчас же
дело растя,
и рядом
уже
с плечом рабочего —
плечи
миллионов крестьян.
И когда
осталось
на баррикады выйти,
день
наметив
в ряду недель,
Ленин
сам

— Товарищи,
довольно тянуть канитель!
Гнет капитала,
голод-уродина,
войн бандитизм,
интервенция во́рья —
будет! —
покажутся
белее родинок
на теле бабушки,
древней истории. —
И оттуда,
на дни
оглядываясь эти,
голову
Ленина
взвидишь сперва.
Это
от рабства
десяти тысячелетий
к векам
коммуны
сияющий перевал.
Пройдут
года
сегодняшних тягот,
летом коммуны
согреет лета́,
и счастье
сластью
огромных ягод
дозреет
на красных
октябрьских цветах.
И тогда
у читающих
ленинские веления,
пожелтевших
декретов
перебирая листки,
выступят
слезы,
выведенные из употребления,
и кровь
волнением
ударит в виски.
Когда я
итожу
то, что про́жил,
и роюсь в днях —
ярчайший где,
я вспоминаю
одно и то же —
двадцать пятое,
первый день.
Штыками
тычется

матросы
в бомбы
играют, как в мячики.
От гуда
дрожит
взбудораженный Смольный.
В патронных лентах
внизу пулеметчики.
— Вас
вызывает
товарищ Сталин.
Направо
третья,
он
там. —
— Товарищи,
не останавливаться!
Чего стали?
В броневики
и на почтамт! —

товарища Троцкого! —
— Есть! —
повернулся
и скрылся скоро,
и только
на ленте
у флотского
под лампой
блеснуло —
«Аврора».
Кто мчит с приказом,
кто в куче спорящих,
кто щелкал
затвором
на левом колене.
Сюда
с того конца коридорища
бочком
пошел
незаметный Ленин.
Уже
Ильичем
поведенные в битвы,
еще
не зная
его по портретам,
толкались,
орали,
острее бритвы
солдаты друг друга
крыли при этом.
И в этой желанной
железной буре
Ильич,
как будто
даже заспанный,
шагал,
становился
и глаз, сощуря,
вонзал,
заложивши
руки за̀ спину.
В какого-то парня
в обмотках,
лохматого,
уставил
без промаха бьющий глаз,
как будто
сердце
с-под слов выматывал,
как будто
душу
тащил из-под фраз.
И знал я,
что всё
раскрыто и понято
и этим
глазом
наверное выловится —
и крик крестьянский,
и вопли фронта,

Источник

Владимир Маяковский — Владимир Ильич Ленин: Стих

Российской коммунистической партии посвящаю

Анализ поэмы «Владимир Ильич Ленин» Маяковского

В поэме «Владимир Ильич Ленин» В. Маяковский воссоздает образ вождя и как политического деятеля, и как демиурга.

Поэма завершена в октябре 1924 года. Ее автору исполнился 31 год, он колесит по стране с лекциями и чтением стихов, сочиняет лозунги для агитплакатов, ненадолго наведывается в Европу. По жанру – ода вождю, биография, по размеру – акцентный стих с рифмовкой, которую можно назвать перекрестной, деления на строфы нет, есть рифмы неточные, составные. В основе – январские впечатления от смерти и похорон В. Ленина. Поэт охватывает историю человечества от европейских революций и промышленного переворота. Как советский Боян, начинает эпический «рассказ». Открещивается от всякого намека на избранничество вождя свыше: он земной. Однако под его пером В. Ленин вырастает в поистине мифологическую фигуру, титана. Поэт умаляет и себя перед ним. Свою историю он пишет для детей. Итак, капитализм был даже прогрессивен, но скоро стал лицемерным (с опорой на этику, эстетику) мучителем человечества. Разлагающаяся «туша капитала» на пути людей к раю на земле. Утописты-мечтатели и филантропы боролись за частности, были теоретиками. А вот Карл Маркс – уже предшественник «великого практика». Рабочие еще не знают, а «в глуши Симбирска» уже «родился мальчик».

Далее поэт обращается к отечественной истории. Итак, «с классом рос Ленин». «Изо дня на день» весь «пятый год» Ильич «проводит с рабочими»: неточность, до ноября В. Ленин был в Европе. «О зверствах Чека»: под «белой слякотью» имеются в виду эмигранты. «Интеллигентчики-богоискатели»: так он именует философов начала XX века. Динамичность сюжета, экспрессия нарастают. Вот «скуластый и лысый человек» уже не в Швейцарии, а едет в «немецком вагоне», выступает на броневике, борется «марксовым всеоружием» с партиями, в Гражданскую и с мировым империализмом, организует продразверстку, терпит НЭП (собственно, это уже период, в который и писалась поэма). «Плачущий большевик» для В. Маяковского оксюморон, нелепость. И все же он плачет – от вести, что с «Ильичем удар». У суровых коммунаров – теплые слова: «любимый и милый!» Поэт требует, чтобы и сама жизнь, и Земля скорбели об «Ильичевой смерти», он чувствует нерасторжимую связь с окружающим его морем народа у саркофага с забальзамированным телом вождя. В финале – порыв к мировой революции (вместе с народом «черным и цветным»). Поэма афористична («коммунизма призрак», «ешь ананасы», «живее всех живых»), уничижительные суффиксы в словах: шпажонкой, верненький, нэпчик, словоблудьище. Словотворчество: дрыгоножество. Игра слов. Повторы. Олицетворение: телеграф охрип. Метафоры: зажжем небеса. Сравнение: театр катафалком. Антропонимы (имена), топонимы. Обрыв строки: в тумане за…, стекло – и видите под… (будто рыдание мешает поэту договорить). Причитанье: «мы сами, родимый, закрыли орлиные очи твои». Заклинание: заступник солнцелицый. Есть и частушка, и песня пионеров. Гипербола: стою не дыша. Звукопись: топота потоп, железа тверже. Эпитеты: перине клоповой, подводным кротам, малиновую слизь, трико феодальное. Ирония: и лицом и ягодицей. Перечисления. Звукоподражание: тра-та-та-та-та. Перифраз, метонимия. Идиомы: хватил лишку, таскать каштаны из огня. Неологизм: развихрь. Инверсия: терпенье ангельское (еще и эпитет, метафора и фразеологизм). Прозаизмы. Лексика разговорная, интонация временами скандирующая. Упоминание И. Сталина.

Произведение «Владимир Ильич Ленин» В. Маяковского – пример советского эпоса, соединенного с публицистикой.

Источник

Расшифровка Маяковский. «Владимир Ильич Ленин»

Что общего между поэмой о вожде и Евангелием от Иоанна

В советское время поэма Маяковского «Владимир Ильич Ленин» была в обяза­тельной программе. И с моими первыми классами мы старались прочесть эту поэму серьезно и как могли глубоко. Как ни убивали поэта, навязывая его, рас­писывая его строчки на лозунги и развешивая их на домах, как ни извра­щали смысл его произведений, ощущение настоящей поэзии, большого поэта — это ощущение у всех у нас было. Поэтому даже такие, в общем, вполне агитацион­ные пропагандистские и на первый взгляд совершенно партийные вещи, как поэ­ма «Владимир Ильич Ленин» или поэма «Хорошо», мы стара­лись тоже чи­тать добросовестно, всерьез и искать в них голос поэта и особен­ности его поэтики.

Говоря о композиции этой поэмы, мы неожиданно обнаружили, что она по­строе­­на абсолютно так же, как Евангелие от Иоанна. То есть на первый взгляд мы сами были ошарашены:

Если б
был он
царствен и божествен,
я б
от ярости
себя не поберег.
Я бы
стал бы
в перекоре шествий,
поклонениям
и толпам поперек.

Это замечательные слова, которые, кстати, в сталинское время не печатались в тексте и вернулись в поэму только после 1956 года. В Евангелии от Иоанна начало звучит так: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Поэма Маяковского начинается с поиска слова:

Слова
у нас
до важного самого
в привычку входят,
ветшают, как платье.

Он ищет слово, чтобы описать небывалый феномен, небывалое явление — Ле­нина. Неужели Ленин — вождь тоже милостью Божьей?

Далеко давным,
годов за двести,
первые
про Ленина
восходят вести.

И оказывается, что и начало капитализма, и африканский невольник, и кре­постной крестьянин — все это предвестья появления Ленина:

Хоть для правнуков,
не зря чтоб
кровью литься,
выплыви,
заступник солнцелицый.

Потом появляется предтеча:

Время
родило
брата Карла —
старший
ленинский брат
Маркс.

Все это предтечи, предвестья, все эти страницы окрашены ожиданием Мессии, Спасителя. И наконец, рождение:

По всему поэтому
в глуши Симбирска
родился
обыкновенный мальчик
Ленин.

Не Ульянов. У Маяковского очень четко разделены эти два персонажа:

Коротка
и до последних мгновений
нам
известна
жизнь Ульянова.
Но долгую жизнь
товарища Ленина
надо писать
и описывать заново.

И дальше еще одна перекличка с евангельским текстом. Не фарисеи, не книж­ники, а простые люди. Маяковский не говорит «нищие духом», но похоже на то: это истинные ленинцы. Это безграмотный рабочий, это крестьянин-сибирец, это горец. И так же как Спаситель стал против целой мощной твер­дыни старой веры, так против сабель и пушек встал один скуластый лысый, один человек, как будто бы предупреждая, что царства земные падут.

Так вот давно замечено, что у Маяковского библеизмы не случайны. Библеиз­мы появляются у него именно в революционных стихах и в первых послерево­лю­ционных стихах, поскольку для него революция — это новое сотворение мира. И в стихотворении «Революция» (а оно написано между Февралем и Октя­­брем) он будет говорить о нашем новом Синае, о скрижа­лях, о том, что рождается новый мир: «Сегодня рушится тысячелетнее „Прежде“». И в поэме «Владимир Ильич Ленин» есть строки тоже очень показательные:

Когда я
итожу
то, что прожил,
и роюсь в днях —
ярчайший где.
я вспоминаю
одно и то же —
двадцать пятое,
первый день.

Ветер
всей земле
бессонницею выл,
и никак
восставшей
не додумать до конца,
что вот гроб
в морозной
комнатеночке Москвы
революции
и сына и отца.

Я думаю, что параллель совершенно очевидна. И не случайно у Маяковского здесь появляется вполне религиозная церковная лексика:

Я счастлив,
что я
этой силы частица,
что общие
даже слезы из глаз.
Сильнее
и чище
нельзя причаститься
великому чувству
по имени —
класс!

«Причаститься» — откуда вдруг у революционного поэта слово «причастие»? Но здесь, действительно, это не случайно, также как не случайна и тема бессмертия:

С этого знамени,
с каждой складки
снова
живой
взывает Ленин…

Это не просто лозунг, это принципиальная позиция. И, наверное, любопытно было бы посмотреть, а насколько эти мотивы у Маяковского нашли продол­же­ние в поэзии следующих шести лет? Все-таки поэма «Владимир Ильич Ле­нин» — 1924 год, а Маяковский продолжает писать. И здесь, наверное, очень интересно было бы перечитать стихотворение «Разговор с товарищем Лени­ным» (1929):

Грудой дел,
суматохой явлений
день отошел,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин —
фотографией
на белой стене.

Конечно, можно уподобить этот разговор молитве и общению с иконой. Но я ду­маю, что комментарий здесь должен быть другим. Я думаю, что здесь речь идет о том, что Маяковский в 1929-м и в начале 1930 года почувствовал, что ему нет места в современности:

С хвостом годов
я становлюсь подобием
чудовищ
ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь,
давай
быстрей протопаем,
протопаем
по пятилетке
дней остаток.

Вот это ощущение. Ну или в стихотворении «Домой»:

Я хочу быть понят моей страной,
А не буду понят —
что ж.
По родной стране
пройду стороной,
Как проходит
косой дождь.

Он, Маяковский, который всегда подталкивал время; он, Маяковский, который, по слову Цветаевой, «ушагал лет на 200 вперед и там, на будущих пере­крестках, нас дожидается». Он, Маяковский, почувствовал, что он устаревает, что он не нужен времени. Он пишет стихотворение «Перекопский энтузиазм». Он постоянно в уста своих сатирических персонажей, своих врагов, вкладывает строчку, которая ему кажется самой опасной: «Теперь не девятнадцатый год. Людям для себя жить хочется» («Клоп»).

Революция кончилась, а ему без революции, в общем, делать нечего:

Только
жабры рифм
топырит учащенно
у таких, как мы,
на поэтическом песке.

Маяковский всю жизнь, особенно в первые годы своей работы, очень эффект­но, крупно, резко отказывался от старой культуры. Его подпись стоит под ма­ни­фестом «Пощечина общественному вкусу»: «Бросить Пушкина, Достоев­ско­го, Толстого с парохода современности». Он в первые послерево­люционные годы будет говорить: «А почему не атакован Пушкин?» Он будет рифмовать Растрелли и расстрелы. И он, конечно, глубочайшим образом связан с памя­тью жанра. Он связан с этой старой культурой. И дело не в анек­дотах, что он там на выступлениях читал «Евгения Онегина» наизусть. А дело в том, что без зна­ния старой культуры, того же Пушкина, или Бодлера, или Ин­нокентия Аннен­ского, Маяковский будет недопонят; Маяковский будет, может быть, про­сто не понят. Он корнями врос в русскую поэзию, и вырвать его оттуда уже никому не удастся.

Источник

Когда я итожу то, что прожил, и роюсь в днях

И дался же мне этот Зорькин.
Я, работая с ним на одном предприятии, не мог не знать его.
И только.
Как говорят англичане, мы не были представлены друг другу.
И даже ни разу не соприкоснулись рукавами.
Подозреваю, что он не знал меня и не слышал мою фамилию, не знал, в каком подразделении ОКБ я трудился и чем занимался.
О нем, о его суровости ходила молва. Хотя в моем представлении, он просто добросовестно исполнял, возложенные на него обязанности.
Да, чуть не забыл сказать, он был пожарником, не знаю уж какого ранга.
И вот на тебе, его фамилия вдруг всплыла в голове, помимо моего сознания.
Чего вдруг, с какого бодуна?

Даже возникло подозрение, что у меня нелады с головой.
Подумал, может у меня неприятности с давлением.
Измерил. Как всегда 125 на 75.
Подобное же событие случилось у меня несколько дней назад.
Тоже внезапно в сознании всплыла фамилия ныне известного художника.
О его известности я узнал погуглив в интернете.
С ним мне повезло пообщаться тет-а-тет на заре его творческой деятельности в конце 60-х годов прошлого века, и о котором не вспоминал все остальные годы, коих было более 50 лет.

На одном дыхании написал и тут же опубликовал статью об этой встрече.
Статью из серии «Здрасьте – до свидания».
Почему я так назвал эту серию?
Это отголосок одной из песен Владимира Высоцкого, как все-таки удивительно устроен мир, когда вдруг неожиданно в единое целое связываются два разнородных факта.

Эта песня названа именем моего однокашника, вместе с которым нам довелось побеседовать с В.Высоцким после его концерта, опять же в общежитском клубе в конце 60-х, когда Высоцкому было всего – то лет 30, он уже сумел взобраться на одну из самых высоких ступенек в иерархии властителей молодежных дум.
Кстати, многие аналитики песенного творчества поэта строят различные предположения, о названии сей песни, как, мол, родилось название.

Вы, верно, уже догадались, что это песня называется «Мишка Шифман».
Мы с Мишей учились на одном курсе физтеха, но на разных факультетах.
После окончания физтеха, через некоторое время он оказался в одном из университетов США. Сейчас он профессор. Занимается проблемами жидкого гелия.
К сожалению, связь с ним оборвалась и, по – другому, быть не могло. Ведь он работал в стране, потенциальном противнике СССР, а я в оборонной отрасли.

В этой песне, несомненно, ярко отражающей советские реалии, таки гениальность В.Высоцкого не отнять, есть слова: «…Ведь мы с тобой не как – нибудь, не просто здрасьте – до свидания…», которые очень подходят к задуманному мною текстовому сериалу о своих, зачастую мимолетных встречах со знаковыми в моем представлении людьми.

Возможно даже, что подобным образом не только я оцениваю знаковость этих людей.
Сейчас написано 5 эссе из этой серии.
И уже есть небольшой задел на еще несколько работ, например, про Эфраима Севелу, Г.С.Альтшуллера, И.М.Губермана.

Взглянул на список названий этих уже опубликованных эссе.
И вдруг пришла мысль о том, что этими эссе я строю свой личный паноптикум памятников этим людям, сохраняя память о том, что нигде невозможно прочесть, преломляя восприятие сих великих людей через свои ощущения.

А коль это мои личные памятники я обязан их ряд дополнить и, несомненно, дополню, фамилиями двух женщин, участие которых в моей судьбе считаю подвигом.
Пока не стану конкретизировать, сообщу лишь, что одна из них была моим классным руководителем на протяжении 2-х последних лет учебы в школе, а вторая – была куратором обучения студентов физтеха на базовом предприятии в течение 4-х лет!
Помню их имена вот уже более 50 лет!
Спасибо им! Никогда не забуду!

Не забуду и имя своего тренера по вольной и классической борьбе, благодаря стараниям которого, к окончанию средней школы сумел стать чемпионом Куйбышевской области в среднем весе, до 68 кг.
Расскажу опять же об удивительном совпадении.
Оказалось, что на предприятии, куда я был направлен по распределению после окончания физтеха, в профкоме предприятия куратором всех спортивных событий был человек, которого я победил в финальной схватке за чемпионство 6 лет назад.
Разумеется, мы с ним подружились.

И однажды Господь сподобил познакомиться с одним известным поэтом, который Пасхальную Агаду переложил на стихи, которые и довелось услышать. Рассказать о нем одновременно и трудно и легко.
Посмотрим, получится ли.

Источник