кригеровский вагон что это
312-й военно-санитарный. Легенда военной медицины. В 2-х частях
Многое пришлось с тех пор пережить медицинским бригадам военно-санитарных поездов. Но, наверное, того, что выпало на долю медиков с железной дороги в годы Великой Отечественной войны, никто ни до, ни после не испытывал.
На третий день войны 24 июня Народный комиссариат путей сообщения дал указание сформировать 288 военно-санитарных поездов (150 постоянных и 138 временных). Однако первый «бой» военно-санитарный поезд СССР дал ещё 23 июня. Это был временный ВСП №1078, сформированный на базе Военно-медицинского училища под командованием военврача С.
Но одним из самых известных военно-санитарных поездов, безусловно, является ВСП №312. И дело не только в героической службе бригады медиков этого состава, ведь героизм невозможно количественно измерять и другие бригады ВСП были не менее самоотверженны, но и в том, что талантливая журналистка Вера Панова в декабре 1944 года по заданию редакции совершила 4 рейса на ВСП №312. Она должна была составить брошюру о работе военных медиков данного состава, т.к. он по праву считался командованием «образцовым». Брошюра в серию так и не пошла. Но…
Во-вторых, сразу после войны Вера напишет повесть «Спутники», которая в 1947 году даже будет отмечена государственной Сталинской премией СССР и принесёт ей всесоюзную известность и признание. Значительно позже в 1964 году сначала Искандер Хамраев экранизирует повесть в своём фильме «Поезд милосердия» (Валентин Зубков и Жанна Прохоренко в гл. ролях). А уже 1975 году Пётр Фоменко снимет на основе «Спутников» мини-сериал «На всю оставшуюся жизнь» (Эрнст Романов, Алексей Эйбоженко в гл. ролях). Обе эти картины станут одой мужеству всех служивших на военно-санитарных поездах. Автор рекомендует к просмотру.
Но вернёмся в великий и страшный 1941 год. Промышленность начала в спешке переходить на военные рельсы, порой в прямом смысле слова. Не стал исключением Вологодский паровозовагоноремонтный завод, так он именовался с 1935 года и существует до сих пор уже как просто «вагоноремонтный». Свой ответ на указание комиссариата путей сообщения вологодские рабочие дали весьма быстро даже для военного времени. Уже 26 июня 41-го за ворота Вологодского завода вышел первый и впоследствии легендарный ВСП №312. Состав имел специально оборудованные места для раненых, так называемые кригеровские вагоны, также в состав входили вагон-аптека, вагон-операционная, вагон-прачечная и так далее.
Без преувеличения, это была гордость Вологодского завода. К чести последнего стоит добавить, что одновременно с формированием военно-санитарных поездов и ремонтными работами уже функционирующих составов, рабочие смогли освоить выпуск чисто военной продукции – миномётов и боеприпасов. Всего же завод за время войны подготовил для фронта свыше 10 ВСП.
К этому времени формирование команды ВСП было практически завершено. Практически весь коллектив спасительного поезда был набран из Вологды. Только начальника поезда и заместителя по медицинской части прислали из Ленинграда. Всего состав обслуживало по разным данным от 40 до 75 человек самых разных специальностей: врачи, медсёстры, санитары, повара и, конечно, железнодорожники.
Боевое крещение ВСП №312 примет в первых числах июля. После войны Иван Алексеевич Порохин капитан интендантской службы вспоминал: «26 июня 1941 года поезд вышел за раненными на Запад. 4 июля мы прибыли в Псков и оказались в зоне боевых действий. Немецкая авиация и артиллерия била по городу. Рушились дома, пылала нефтебаза и продовольственные склады. Дороги были забиты нашими войсками, с боями отходившими на Восток. Враг бил по войскам и мирным жителям. Немецкие самолёты выпускали пулемётные очереди даже по детям, бежавшим по полям. Мы простояли под бомбёжкой три дня. Других санитарных поездов там уже не было. Принимали раненных бойцов, прибывших с поля боя без первичной (медицинской) обработки. Наши санитары и сёстры снимали с них окровавленные гимнастёрки и брюки, резали на перебитых израненных ногах сапоги, полные крови, обрабатывали раны. Трое хирургов в вагоне делали неотложные операции. За эти дни было сделано 150 операций. Под обстрелом и бомбёжкой в поезд было погружено свыше девятисот раненых…»
Кем же были ангелы железной дороги, таскавшие на себе здоровенных мужиков, да ещё под огнём противника? Совсем молоденькие девушки, такие как 20-летняя Катя, а в те дни старшина медицинской службы Екатерина Пантелеймоновна Каплина, впоследствии награждённая медалью «За боевые заслуги». Их было много – девчонок, оказавшихся на поверку сильнее многих мужчин – младшие сержанты медицинской службы (так официально они обозначены в документах) Клавдия Мосеева, Валентина Белкина и Чащина Мария, лейтенанты медслужбы Августа Шестиперова, Александра Евстигнеева и Фаина Киселёва и многие другие.
В таком коллективе в условиях войны взаимоотношения начинали носить особый, порой семейный характер. Вера Панова, к примеру, вспоминала, что к вышеупомянутому Порохину девичий коллектив относился как к отцу. Что немудрено. Во-первых, ему в 43-м году исполнилось 40 лет. А, во-вторых, необычайно деятельный Иван Алексеевич, будучи родом из одной из деревень Архангельской области, взялся за работу с отеческой крестьянской в каком-то смысле хозяйственностью. Так, он организовал… вагон-ферму.
Александра Евстигнеева и Фаина Киселёва
Недостаток витаминов после чудовищных нагрузок (если подобное вообще возможно называть нагрузками) ещё более обессиливал как бойцов, так и личный медицинский состав поезда, которые порой трудились сутки напролёт. Немощные руки хирурга и ослабевшие санитарки – сочетание хуже не придумаешь. Поэтому Порохин заметил, что кухня даёт приличное количество отходов, а посему раздобыл курочек и несколько хрюшек, разместив их в последнем прицепном вагоне. Вскоре в рационе бойцов и медперсонала появились свежие яички, куриный бульон, а иногда и свинина.
Поначалу, узнав о таком рационализаторстве капитана интендантской службы, начальство устроило ему основательный разнос. Употреблялись примерно следующие фразы – «здесь вам не крестьянский хлев и не колхоз, а военно-санитарный поезд». Иван Алексеевич невозмутимо предложил сравнить процент спасённых и их физическое состояние до того, как он прицепил к поезду «колхоз», и после. Статистика убедила начальство оставить всё как есть.
Эти наблюдения Верой были сделаны в декабре 1944 года, когда поезд не раз и не два побывал под бомбёжками противника и перевёз тысячи и тысячи раненых.
312-й считался образцовым поездом. И на это были причины. За годы военной службы, которая началась 26 июня 41-го, личный состав ВСП внёс множество рационализаторских, а во многом новаторских предложений по улучшению организации и условий перевозки раненых с фронта в тыл. Не зря частенько ВСП сравнивают с кровеносными сосудами военной медицины.
Какая-то личная профессиональная гордость, несвойственная многим нашим современникам, толкала медперсонал сделать свой вагон лучшим, самым ухоженным и чистым. Почти во всех вагонах по возможности ставили цветы. Медсёстры, кроме того, что выстирывали бельё до белоснежного сияния, в урочную минутку занимались вышивкой – простые незатейливые цветочки, фольклорный орнамент и прочее. Всё, чтобы создать хоть на мгновение ощущения домашнего уюта. Эти же девушки во время длительных стоянок старались улучить минутку и сбегать в ближайший лесок – собрать ягод и грибов, чтобы разнообразить рацион раненых.
Не забывали так сказать и о духовной пище. Довольно быстро организовали собственную библиотеку. А так как состав часто проходил по опустошённым землям, с которых люди бежали от нацистского ада, схватив лишь самое необходимое, библиотека быстро пополнялась. Книги разносили среди раненых. Тяжелораненым, кто не мог ни глаз открыть, ни рук поднять, медсёстры читали сами.
Личный состав поезда, не дожидаясь возвращения в железнодорожный цех или депо, сам занимался покраской обгоревших местами вагонов и менял выбитые стёкла. А добыть стекло в воюющей стране, когда сквозняк не гулял разве что в глухом подвале – сложная задача. В некоторых источниках указано, что силами команды состава, а точнее мастера Синявина и санитара Ивонина, заменяли и колёсные пары, а также проводили дезинфекцию вагонов, что ранее вообще считалось невозможным.
Бомбардировка ВСП №312. Картина из экспозиции военно-медицинского музея
Кроме кригеровских вагонов для перевозки раненых и операционных, инициативный личный состав 312-го организовал вагоны с кабинетами физиотерапевтических процедур и лечебной физкультурой. Не считая уже упомянутого в первой части вагона-фермы, команда поезда разводила на крыше одного из вагонов в небольших прикрытых ящиках богатую витаминами зелень, лук и чеснок. Порой эту мини-плантацию принимали за своеобразную маскировку. Но даже это было мелочами по сравнению с тем, что исключительно собственными силами персонал 312-го прямо на колёсах соорудил душевую и баню.
Неутомимый энтузиазм, казалось, не знал предела. Вскоре и так созданная практически с нуля прачечная была значительно усовершенствована. Ещё один пример того, как война даже из простых людей делает хитроумных инженеров. Силами команды сконструировали устройство для скоростной глажки белья. А Иван Порохин (капитан интендантской службы), заметив все трудности врачей со стерилизацией, собирал стерилизационный аппарат собственной конструкции.
Во время порожних рейсов часть поезда превращалась в передвижную мастерскую со своими столярными, токарными, сапожными и ткацкими вагонами. Чего только там не производили – от обуви и небольших приспособлений и инструментов до полок и шкафчиков. Так, из металлических банок из-под тушёнки мастерили кружки, тёрки, лейки и прочее.
При этом работа в ВСП кипела всегда, словно личному составу было стыдно потратить на отдых лишние минуты. Во время наиболее длительных вынужденных стоянок экипаж старался раздобыть работу, так сказать, на «большой земле». В колхозах помогали убирать картошку, зерно и т.д. В Галиче на станции помогали перегружать торф, в Карабанове, имея в штате специалистов с колоссальным «военным» опытом, участвовали в ремонте биологической станции для текстильного комбината, в Костроме восстанавливали разрушенный водопровод. Небольшие заработанные средства на этих подспудных работах шли на покупку материалов для самого поезда, а то вовсе жертвовали фронту.
Уже в 1942 году за инициативность и истинную преданность своему делу коллективу ВСП №312 вручили переходящее знамя распределительного эвакуационного пункта (РЭП) №95, находящегося в родной поезду Вологде. Что характерно – до самого конца войны знамя более владельцев не меняло и всегда находилось в 312-ом, хотя в систему РЭП №95 входили десятки госпиталей, систем транспортировки и т.д.
К концу войны поезд прошёл 200 тысяч километров, за это время было перевезено свыше 25 тысяч бойцов. 18 июня 1945 года ВСП №312 посетила комиссия Главсанупра, но не с проверкой или награждением заслуженных «бойцов» железнодорожной медицины. Комиссия отобрала для военно-медицинского музея в Ленинграде множество реликвий 312-го, в том числе и знаменитое переходящее знамя. В конце 1945 года поезд был расформирован, и начала жить легенда о нём.
Подчеркну от себя, что такое же замечание теперь скорее относится к современным киноделам. У них на экране либо рафинированные вылизанные как леденец блондинки и перекаченные, словно презервативы набитые орехами, красавчики, либо какие-то немощные мужички, для пущего «реализма» вымазанные навозом.
Кригеровский вагон
— Где же сыскали такой состав-то?
— Да рядышком, всего через трое путей от вас.
— Ничего себе рядышком: пути-то, поди, не пустые, а под вагонами только мы шестеро и сможем ползти, остальные лежачие.
— Вот и ладненько, вот вы и поползете сами, а остальных мы как-нибудь на плащ-накидке по очереди перекантуем.
Я с трудом разлепил запекшиеся губы:
— В женихи метишь? Ну, Анюта я, — усмехнулась девушка.
— Нюрочка, значит… Кликнула бы санитара, мужика.
— Мужики на передовой, а здесь наше поле боя.
— Ой, не сдюжить вам, девоньки, без мужика, — подключился все тот же дальний угол. — Один этот парнишка пудов на пять потянет, у него без гипса-то всего одна нога да руки.
— Еще и голова, — добавил я и не ко времени поинтересовался: — А на какой станции стоим, где немец нас разбомбил?
Тем временем подоспели еще трое девчат, помогли выбраться из теплушки ходячим, потом переключились на меня: уложили на плащ-накидку, спустили на междупутье и, ухватившись с четырех сторон за выскальзывающие края, без церемоний поволокли под искореженными вагонами через три пары рельсов.
— Ты живой еще у нас, орелик? — окликнула Анюта.
Но мне уже было не до разговоров. Гипсовая броня, заковавшая вместе со всем туловищем бедро, раздробленное разрывной пулей гитлеровского снайпера, не спасала от боли.
— Эй, орелик, не молчи, подай голос!
Это были последние слова, достигшие моего меркнущего сознания. Таким, в беспамятстве, меня затиснули в спецвагон, предназначенный для бойцов с особо тяжелым ранением. И назывался он тоже по-особому — Кригеровским.
2.
Пришел в себя лишь к обеду следующего дня, оставив далеко позади фронтовой «водораздел». Поезд резко затормозил на подходе к станции, и острая боль заставила очнуться.
Как все-таки заковыристо устроен человеческий организм: в одних случаях болевой шок отключает сознание, в других, напротив, поворачивает его лицом к бытию — к солнцу в оконце, бегущему вслед за поездом, к полузабытому зову кухни, к обрадованной улыбке медсестры с таким знакомым журчанием в голосе:
Я был так ошарашен, что приподнял голову и оперся на локти:
— Вот и ладненько, даже имя запомнил.
— А вот так, нашу бригаду медсестер отправили сопровождать ваш санпоезд аж до самого Новосибирска. Бегаем по вагонам, трясемся над вашим братом — этого перевяжи, того накорми, тому посочувствуй…
— А никто иначе и не думает. Ой, забыла же совсем: наш доктор просил сообщить ему, как очнешься. А кличут его — Михалычем.
— А меня Геннадием зовут. Геннадий Падерин.
— А я Анюта Рябинина, будем знакомы. Ой, что это я! Если надобность какая есть, малая нужда, к примеру, ты не стесняйся, дело житейское, привыкай, теперь все через нас — сестер и санитарок.
Я поневоле согласился с ней и только управился, как рядом послышался заботливый тенорок:
— Ну-с, юноша, будем знакомы: Петр Михайлович Строганов.
Над моей подвесной койкой, расположенной внизу, склонился человек в белоснежном колпаке, с седыми завитками волос из-под него, седыми усами, растущими чуть ли не из носа, и очками на нем.
— Так-так-так, ты что ли Геннадий?
И поспешно извинился:
— Ничего, что я на «ты»?
— Попрошу не стесняться: вопросы, пожелания, жалобы?
— Вопросов нет, жалоб тоже, а вот если бы помогли перебраться в обыкновенный вагон, я бы вас на каждой станции добром поминал.
— А здесь что не устраивает?
— Койки. Они все вдоль вагона, от каждого толчка вперед-назад боль невыносимая, раздробленные кости друг на друга лезут.
— Так ты же весь в гипсе, ничто двигаться не должно, ни один волосок, все склеено.
— Насчет волос не знаю — в гипсе первый раз, а осколки сигналят.
— Так-так-так, — растерянно повторил доктор. — Не будешь возражать, если закурю?
— Мое курево вместе с брюками в медсанбате осталось.
Доктор покивал участливо, достал старинный серебряный портсигар, наполненный фронтовыми сиротскими «гвоздиками», извинился:
— Не прибедняйтесь, по сравнению с окопной махрой — шик!
Затянулись, помолчали, и доктор задал ожидаемый вопрос:
— Ну, как там, под Сталинградом?
— Видите ли, — попытался я отшутиться, — если бы меня не подловил снайпер, и я остался в строю…
— Понимаю, — подхватил он, — Гитлер бы спекся. А если без шуток, как долго ты продержался?
— Я лично продержался восемнадцать дней, за это время в нашем пулеметном батальоне остались один пулемет и семнадцать человек личного состава. Но паники нет, да и пополнение на подходе.
— Хотелось бы надеяться, да… Ладно, теперь о сегодняшнем. Пожалуй, для начала я обследую весь контингент, всех твоих близнецов по характеру ранения, а ты пока подкрепись, сестричка поможет.
От слов о еде аппетит разыгрался не на шутку, я только собрался позвать сестру, но она уже несла мне миску с гречневой кашей. Пристроив миску на мой панцирь, Анюта собралась кормить меня, но я перехватил ложку.
— Что я, грудничок беспомощный? И потом надо тренироваться есть вслепую.
Тут поезд внезапно рванулся, миска не устояла на груди, каша оказалась на полу.
Боль вспыхнула в ноге, сдавила челюсти, и только после того, как поезд выровнял ход, стала медленно расползаться по телу и ослабевать. Потянуло в дрему.
— Анютка, где ты тут запропастилась? — в проходе между койками появилась санитарка. — Михалыч там какое-то письмо сочиняет, наказал тебе подойти.
— Сейчас, тетя Катя, сейчас, тут у нас видишь что приключилось, я сейчас…
— Стошнило? — увидела тетя Катя кашу на полу. — Это ли беда, не гоношись, я приберу, а ты беги к доктору.
— Да-да, сейчас, только вот парень-то с ночи не кормленный, как очнется, ты уж позаботься.
— Почему «как очнется»? — услыхал я будто со стороны свой голос. — Я уже ничего, только пот глаза заливает, чем бы промокнуть.
— Прости ты меня, дуру старую, болезный ты мой, — запричитала санитарка, — нет чтобы тебя сперва обиходить да покормить! Сейчас руки сполосну.
Вернувшись, достала у меня из-под подушки вафельное полотенчико, положила мне на лоб и с новой порцией каши села на краешек койки.
— Зови меня тетей Катей. А ты, значит, Геннадий? Так вот, Генаша, твоя задача какая? Разевать рот. И не кобениться. Все, начали!
После каши напоила чаем и передала от доктора просьбу не засыпать пока после обеда, потерпеть.
— Говорит, мол, с трезвой головой ты ему надобен.
— А мне, наоборот, ко времени сейчас бы фронтовые сто граммов да соленый огурец.
— Огурец можно поискать, а на фронтовые, милок, и не рассчитывай.
Доктор появился с листком из блокнота, испещренным с обеих сторон карандашной скорописью, присел на койку в ногах, откуда только что поднялась тетя Катя.
— Ну что, опять плохо было, когда поезд тормознул? Вот и у близнецов твоих была сходная реакция, у кого-то щадящая, а у двоих до потери сознания. И что получается?
— Получается, что надо попросить тетю Катю добежать на следующей станции до паровоза и растолковать машинисту, что с Кригеровским надо бы помягче как-нибудь, понежнее.
— Нет, нет, — возразил доктор, — не совсем так, я намерен мое письмо переправить в Наркомздрав, чтобы они там через железнодорожное начальство довели мои соображения до всех паровозных бригад, которые водят санитарные поезда.
— Ни-че-го себе! — не удержался я. — Да пока они раскачаются.
— Ну в своем-то поезде я и без тети Кати договорюсь с машинистом, попрошу эстафетой оповещать о Кригеровском вагоне сменные бригады.
С этого дня наши мучения кончились, и мы наконец зажили спокойно, до странности быстро привыкнув к ровному и мягкому движению поезда.
3.
Санитарный поезд «Камышин — Новосибирск» не смог разгрузиться в Новосибирске, все госпитали, обосновавшиеся здесь, оказались переполненными, во многих из них ранбольные из числа ходячих ютились в коридорах. Состав переадресовали в Кузбасс.
…Скрип тормозов, плавный сброс скорости, за окном — станционные строения, здание вокзала, буквы над крышей: Ленинск-Кузнецкий.
— Судя по всему, вполне приличный городок, — доносится тенорок Михалыча, и тут же без перехода: — Да-да, проходите, пожалуйста. Да, имеются у нас такие, кого рискованно перевозить дальше. Вот эта койка. И та вон. И дальше…
В числе «и дальше» оказывается и моя лежанка. Только я категорически не согласен, что меня рискованно везти дальше. Хотя, если по правде, просто душа успела прикипеть за неделю перемещения от Камышина до столицы Сибири и к Михалычу, и к тете Кате, и к Анюте. Кстати, куда она запропастилась? После Новосибирска не подошла ни разу.
— Ты поди Анюту высматриваешь? — участливо тенорит Михалыч. — Видишь ли, она пожалела будить тебя в Новосибирске, а там ее и еще семерых медсестер сняли с поезда, их возвращают на фронт. А тебе советую не рисковать. Оставайся, коли есть возможность, в здешнем госпитале, их главврач уже подъехал.
— Вон как, устали от меня? Решили отделаться? Ну тогда, конечно, мне ничего не остается, как подставить свою шею под ихний топор.
— Это кто тут такой отчаянный? — останавливается возле моей койки незнакомый майор медицинской службы с пронзительным взглядом, склоняется надо мной и оборачивается к Михалычу. — Коллега, как фамилия этого молодого человека? Не Падерин ли, случаем?
— Падерин. А как вы узнали?
— Да у него на лбу написано. Мы с его отцом Томский мединститут кончали. На носилки его и — в машину.
…Эвакогоспиталь № 12-44. Трехэтажное кирпичное здание средней школы, типовое здание, дальновидно строившееся, как и вся эта серия, с учетом возможного размещения тылового госпиталя на случай войны. Вот и пригодилось.
Меня подняли в палату на третьем этаже, в двух шагах от операционной. И началась 10-месячная проверка моего характера на прочность. К той поре мне стукнул 21 год.
Сперва сняли, вернее содрали, с меня растрескавшийся гипс, потом, после трехчасовой операции, наложили новый, оставив свободными голову, руки и здоровую ногу, потом отвезли в палату и уложили на спину… на четыре месяца.
Затем, через четыре месяца — новая трехчасовая операция и последующие ежедневные мучительные перевязки с протаскиванием марлевого жгута, обваленного в порошке-антисептике, через сквозную рану для равномерного заживления. Операция под наркозом казалась если не пустяком, то уж, во всяком случае, гораздо более милосердным делом, чем эти «экзекуции».
Тем временем вступило в свои географические права сибирское лето, пусть и военное, но все-таки зовущее, костыли были уже освоены до автоматизма, содействие госпитальных друзей из числа ходячих было безотказным, начались самовольные отлучки на танцплощадку — поглазеть, окунуться в музыку, прополоскать уши анекдотами.
Развязка была закономерной: я предстал перед главврачом.
— Что тебе сказать, парень? Госпиталь — организация военная, тут анархия недопустима, давай расстанемся по-хорошему. Состояние твоего здоровья опасений не вызывает, рана вот-вот зарубцуется, только ее не надо прятать от солнца. Что касается перевязок, не откажет любая поликлиника, а бинтами и лекарствами обеспечим. У тебя мама в Забайкалье — самое время навестить.
— Что же, раз так, я хоть сегодня, сборы у меня короткие.
— У нас завтра машина в Новосибирск идет, прихватит тебя, а там на поезд — и в родные края. Отец с фронта вернется, привет ему сердечный, а о своих походах можешь умолчать.
…Проводить меня в дальний путь пришли на вокзал в Новосибирске однокашники по институту военных инженеров транспорта, из-за парты которого за два года до этого они провожали меня в числе десяти институтских лыжников — призеров областных соревнований, выпросившихся в ряды добровольческой лыжной бригады: она формировалась тогда в Новосибирске по решению Наркомата обороны и предназначалась для операций в тылу противника в зимнюю пору.
Теперь ватага сгрудилась на перроне вокзала вокруг меня, вновь и вновь вспоминая ту тревожную осень 1941 года, позабыв о том, что толчемся мы возле поезда, которому уже открыли семафор. Толчемся и не замечаем, что состав, тихохонько сдвинувшись с места, начинает набирать скорость.
— А ведь он сейчас покажет хвост, твой поезд-то, — толкает меня в бок кто-то из провожающих.
Я вскидываю костыли, бросаюсь к поезду, но тотчас осознаю: соревноваться бесполезно. Осознают это и друзья, и тогда один из них в три прыжка настигает мой вагон, запрыгивает в тамбур и… срывает стоп-кран.
Визг тормозов, лязг сцеплений. Из паровозной будки выныривает машинист, отчитывает меня, как очевидного виновника этого безобразия:
— Зазевался, батя, прости!
— Прости… Нам только что благодарность от Наркомздрава объявили за добросовестную доставку ранбольных к месту лечения, и вот нате вам — приехали.
Вдогон от сердца
Окунаясь памятью в те грозные годы, не могу не преклонить колени перед подвигом железнодорожников, благодаря которым ни на сутки не прерывалась под бомбами и артобстрелом доставка на тысячекилометровую передовую и свежего подкрепления, и боеприпасов, и тех же сухарей, перед подвигом, благодаря которому были возвращены к жизни миллионы и миллионы искромсанных фронтовиков.