Отличительной чертой муниципального образования Крюково от других муниципальных образований города Зеленограда является то, что только здесь обнаружены следы людей бронзового века. Это были представители так называемой фатьяновской археологической культуры занимавшиеся наряду с охотой и рыболовством, также и скотоводством. Жили они в конце 3-го начале 2-го тысячелетия до нашей эры (до Рождества Христова).
Сам факт этого открытия был зафиксирован в 1920-х гг. учеными Государственного исторического музея, а также местными краеведами. Находилось это поселение на левом берегу реки Каменка, в районе деревни Каменка.
В документах 16-18 веков мы впервые находим упоминания деревень Александровка, Михайловка, Крюково, Каменка, Кутузово. В результате военных лихолетий и стихийных бедствий эти населенные пункты неоднократно меняли свое месторасположение.
Примером тому является Крюково, давшее в конце 20 века название району. С 16 века до 1859 года оно размещалось на территории нынешнего муниципального образования Старое Крюково. В 1851 году оно дало название железнодорожной станции Крюково Николаевской, ныне Октябрьской железной дороги. Возникший при станции поселок железнодорожников, после объединения с большой деревней Скрипицыно, располагавшейся вдоль современной улицы Первомайской в 1938 году стал официально называться поселком Крюково.
В декабре 1941 года немецко-фашистскими войсками была занята практически вся территория современного района Крюково Основные бои за Крюково вела 8-я гвардейская стрелковая дивизия имени И.В.Панфилова. Поселок Крюково несколько раз переходил из рук в руки в течение суток. За время боев со 2 по 6 декабря немцы приблизились к Москве на самое близкое расстояние, которое составляло всего 39 км. 8 декабря 1941 года Крюково было освобождено. Бои с фашистами за Крюково командир 16-ой армии К.К. Рокоссовский в одной из своих статей в газете «Известия» назвал «вторым Бородино!».
Были взорваны кирпичные здания у линии железной дороги, сгорели железнодорожная школа № 3 и здания возле вокзала. По данным краеведа Шишкова А.И. по состоянию на 1 декабря 1941 года линия фронта проходила от населенных пунктов Клушино, Ржавки, Савелки, Трубочка, железной дороги у Алабушева, полотну железной дороги, улице 1-е Мая на Каменку. В результате ожесточенных боев поселок Крюково был полностью освобожден воинами Красной Армии от немецко-фашистских войск. После Крюково наши войска освободили Михайловку, Александровку, Андреевку и детский дом.
По сведениям, полученным от старожилов Каменки в братской могиле, что на улице Школьной, лежит более тысячи останков солдат как Красной так и немецкой армий. Здесь в основном хоронили останки тех, кто выстаивал весной 1942 года. Погибших воинов в декабре 1941 года хоронили в братской могиле у станции Крюково. В 1970 году вся северная часть поселка Крюково до железной дороги передана городу Зеленограду.
По проекту 1970-х годов, оставшаяся часть поселка Крюково должна была расширяться к югу и юго-западу. В состав Крюково должны были войти деревни Каменка, Михайловка и Александровка. Центром поселка должна была стать Михайловка.
Однако все это осуществилось лишь после присоединения этих населенных пунктов к Зеленограду и строительства здесь новых микрорайонов 14, 15, 16, 18, объединенных в муниципальное образование Крюково.
Первые органы самоуправления, как считают некоторые историки, появились в 1799 г. с созданием Бурмистерской палаты, учиненной не только в Москве, но и в других городах России Петром I. Однако, Москва стала фактически самоуправляемым городом лишь в конце 20-го столетия. Устав города Москвы, принятый в 1995 году, отразил реальности развития самоуправления в городе и вернул к жизни понятие «городское сообщество». Впервые в России оно было введено Екатериной II в известной «Грамоте на права и выгоды городам российской империи».
Когда в 1974 году песня «У деревни Крюково», написанная композитором Марком Фрадкиным на стихи Сергея Острового, впервые прозвучала с эстрады, на авторов обрушилась лавина писем. Оказалось, что в огромной стране множество деревень с названием «Крюково». И жители почти каждой такой деревни, где проходили бои, решили, что песня написана про их Крюково.
В Зеленограде, который вырос рядом с посёлком Крюково и важнейшим рубежом обороны Москвы в 1941-м, многие уверены — конечно, песня про наши места. А как на самом деле?
Никаких географических и сезонных привязок в тексте песни нет. Теоретически это могла быть и белорусская деревня, и курская, и орловская, и брянская, и белгородская — бои шли повсюду. Но не везде они шли в 1941-м. А наиболее важным событием первого года войны стала оборона столицы. Вот почему принято считать, что в песне о бое за Крюково отражен один из эпизодов сражения под Москвой.
Но о какой же деревне Крюково поется в песне? Кажется, двух мнений быть не может: в контексте Великой Отечественной войны зеленоградское Крюково — самое известное. И самое крупное: в начале 40-х здесь было 210 дворов и более полутора тысяч жителей, не говоря уж о железнодорожной станции. Правда, Крюково было не деревней, а поселком (с 1938 года), но для песни неточность допустима. К тому же станция Крюково была одним из последних населенных пунктов, который удалось захватить фашистам в битве под Москвой. Именно здесь натиск немцев был остановлен, и оборона перешла в наступление.
Однако есть и другие тезки-претенденты. И доводы в их пользу звучат не менее убедительно.
В 1941-м в Московской области было 12 деревень с названием Крюково, и как минимум половина из них оказалась в зоне боев за столицу.
Деревня Крюково Истринского района в дни жестоких боев вдоль Волоколамского шоссе оказалась занята фашистами, но 8 декабря 1941-го была отбита у врага пехотинцами 131-го полка.
Деревню Крюково Клинского района 17 декабря 1941-го защищали от врага две стрелковые дивизии — 365-я и 371-я.
Возле деревни Крюково Наро-Фоминского района в 41-м шли кровопролитные бои, после которых погибших солдат похоронили здесь же, в братской могиле.
В деревне Крюково Волоколамского района 20 ноября 1941-го советские войска (в том числе и измотанная в боях Панфиловская дивизия) остановили наступление врага на Волоколамском направлении.
Деревню в Одинцовском районе, — она носит название не Крюково, а Крюково, — в конце ноября 1941 года в ходе боев за Кубинку заняли немцы: она лежала на их пути к Москве по Минскому и Можайскому шоссе. Позже одинцовское Крюково было отбито силами 82-й мотострелковой дивизией.
Деревня Крюково Рузского района в октябре-ноябре 1941-го стала ареной жестоких оборонительных боев, в которых участвовал 2-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Доватора.
И возле каждой из этих деревень мог погибнуть «со славою тот бессмертный взвод».
Предположим, что речь идет о станции и поселке Крюково. В начале декабря 16-я армия генерал-лейтенанта Константина Рокоссовского остановила здесь продвижение немецких войск. Немцы сделали Крюково своим опорным пунктом, оно восемь раз переходило из рук в руки. Сам Рокоссовский впоследствии назвал бои в Крюково «вторым Бородино».
«Вот подразделение полковой разведки из двенадцати человек полностью погибает под огнем гитлеровцев, — писал он. — Бог мой, да сколько ж таких взводов, рот, батальонов и полков полегли у станции Крюково, в 41-м километре от Москвы?!»
Были здесь и эпизоды, попавшие в песню о деревне Крюково: «Все патроны кончились, больше нет гранат». Об одном из них рассказала панфиловка Зинаида Бондарина: «Под Крюковом наша дивизия вела длительный и трудный бой. Передний край обороны занял кирпичные сараи, эти кирпичные сараи навсегда будут памятны панфиловцам. Выбывали люди, иногда не хватало патронов. Уже после боев, вспоминая их, мы любили напевать „Десять винтовок на весь батальон“… Но держались крепко, не отходили».
Песня про десять винтовок на стихи Василия Лебедева-Кумача, о которой вспоминает Бондарина, была в то время чуть ли не крамолой, поскольку «воспевала» неприятную правду. Пели ее на мелодию «Крутится, вертится шар голубой»:
Семеро — это еще хорошо… Сам поэт Сергей Островой в бытность солдатом Великой Отечественной повидал немало подобных трагедий, а участником одой из них чуть не сделался сам.
Из-за очень плохого зрения Островой был освобожден от призыва. И в первые недели войны, во время всеобщей мобилизации, он читал стихи на призывных пунктах, воодушевляя уходящих на фронт бойцов. «И вот однажды, — вспоминал Островой, — моё чтение стали перебивать выкрики офицеров: 52-я команда на выход, 37-я команда на выход. Призывники разбежались, и я остался один. Меня вдруг обожгло чувство жгучего стыда. Подумалось: я их агитирую, а сам-то остаюсь в тылу».
И тогда поэт попросился на фронт — в народное ополчение. 5 июля 1941-го его вместе с батальоном коломенских рабочих отправили из Москвы походным маршем под Вязьму, где в те дни ожидалось наступление немецких танков. До передовой ополченцы, далекие от тягот и лишений воинской жизни, еле дошли в казенных, натиравших кровавые мозоли ботинках.
Поэту повезло. Накануне боя его и еще пятерых отозвали в Москву, поскольку вышло постановление Политуправления учредить в каждом военном издании должность «писатель в газете». И литераторы оказались востребованы по их прямой специальности. А на следующий день было немецкое наступление. В том страшном бою, отбивая танковые атаки фашистов, вся его рота полегла. И не одна. Весь батальон ополченцев был уничтожен до единого человека.
Может, разгадка песни про деревню Крюково кроется во фронтовой биографии поэта? Доводилось ли ему воевать под Москвой?
В июле Островой попал в газету «На врага» только что сформированной 31-й армии. Её задачей было создание оборонительного рубежа в Калининской (ныне Тверской) области. Фронтовой корреспондент Островой входил с передовыми частями в освобожденные города и села этой области: Осташков, Селижарово, Ельцы, Ржев, Калинин (Тверь).
Друзья и знакомые поэту сочувствовали. Островой рассказывал: «Помню, в один из приездов с фронта в Москву встретил на улице Пастернака. „А мы вас в Чистополе похоронили, — всплеснул руками Борис Леонидович. — Прошел слух, что Островому в атаке голову оторвало, а он еще бежал и размахивал руками. Ну, удивил!“» Слух был не совсем беспочвенным: под Старицей поэта ранили.
А под Москвой ему воевать не довелось. Откуда же тогда взялась в его творчестве деревня Крюково? По словам Татьяны Визбул, директора Зеленоградского историко-краеведческого музея, после войны Сергей Островой вспоминал, что Крюково — это собирательный образ. Он даже не помнит, где это было — просто увидел название Крюково во время танкового сражения, участником которого был сам.
Возможно, это была смоленская деревня Крюково — ныне она почти вымерла. В 1943 году 31-я армия, участвуя в Смоленской наступательной операции и прорываясь к Днепру, освобождала сотни сел и деревень в Сафоновском крае. В их числе была и деревня Крюково, лежащая на левом берегу Днепра.
Если деревня Крюково — образ собирательный, то не было ли у лейтенанта из песни реального прототипа? Когда песня стала популярной, ее авторы получили от слушателей множество писем, где люди вспоминали конкретных лейтенантов и солдат, погибших в реальных боях за деревни с таким названием.
Необычной историей поделилась Оксана Ларичева из Петербурга, принимавшая участие в марше «Бессмертного полка» 9 мая 2015 года. По словам Ларичевой, ее дедушка Алексей Боков погиб в первый год войны на подступах к Москве, у деревни Крюково. В 60-х годах родные стали изучать военные архивы, чтобы выяснить подробности его недолгой военной биографии. И вот, что узнали: «Есть такая песня „У деревни Крюково погибает взвод“. После войны автор песни приезжал к моей бабушке и рассказал, что лейтенантом, ставшим прототипом для героя песни, стал мой дедушка».
Что ж, нельзя исключить, что фронтовые дороги военного корреспондента Острового, воевавшего по соседству, в Калининской области, и лейтенанта Бокова, защищавшего Подмосковье, где-то однажды пересеклись.
Прототипами лейтенанта из песни в разное время и с разной степенью обоснованности называли и других солдат. Например, деловая электронная газета Татарстана «Бизнес online» в ноябре 2016 года опубликовала материал «„У деревни Крюково“ — песня „Самоцветов“ о парне из Татарии», где прототипом назван Г. Харзетдинов из Калининского района ТАССР, погибший в боях за Крюково. По мнению автора, Островой и Фрадкин написали свою знаменитую песню под впечатлением этого подвига. Действительно, рядовой Газиз Харзитдинов значится под номером 427 в списке захороненных в братской могиле у станции Крюково, но что доказывает его связь с песней, непонятно.
В 1971 году Сергей Островой которому было в то время шестьдесят лет, опубликовал стихотворение под названием «Баллада о верности», состоящее из девяти четверостиший. За четверть века после войны тяжесть пережитого улеглась, а затем возродилась в памяти, заставляя поэта вновь и вновь переворачивать страницы военного лихолетья.
По мотивам этой баллады и была написана песня «У деревни Крюково» — некоторые строки поэт изменил и добавил новые. И в 1974 году композитор Марк Фрадкин положил эти стихи на музыку. Как потом рассказывал поэт, ему хотелось написать народную песню, и Фрадкин подхватил идею, написав замечательную музыку.
По мнению музыковеда Лианы Гениной, благодаря использованию не минора, а мажора, Фрадкину удалось добиться сдержанности, печали без мелодраматизма: мажорный лад, повторение рефрена-зачина «У деревни Крюково…» «придает песне черты сдержанно-эпического воспоминания».
После раскола «Самоцветов» в 1975 году песню «У деревни Крюково» записала группа «Пламя». В этом исполнении песня прозвучала в итоговом концерте «Песня-75», где её спел бывший солист «Самоцветов» Валентин Дьяконов.
Крюково — это слово в Зеленограде знает каждый. А что оно означает? Сейчас — название станции и городской район, прежде — пристанционный посёлок и деревенька. А в честь кого она Крюкова? Чье имя мы сегодня поминаем ежедневно — боярина, татарина, может князя? Рассказываем три версии названия, и каким было то давнее Крюково из века в век — то сельцо, то деревня, то пустошь.
Пятьсот с лишним лет назад, в 1499 году за земли, где теперь стоит Зеленоград, разгорелся жаркий спор, описанный в грамоте из архива Архангельского собора Кремля. Спорили за участок земли у реки Горетовки — с одной стороны церковные власти Архангельского собора, а с другой — управляющий землями великого князя всея Руси Ивана III.
Архангельский собор Кремля был серьёзным противником. Как-никак — главный собор великих князей. Здесь их короновали и венчали, здесь они «целовали крест» при заключении договоров с князьями, здесь же и хоронили царственных покойников.
К концу 15 века Архангельский собор имел уже немало земель в наших краях — в Горетовом стане. Сам же Горетов стан находился в то время на особом положении у московских князей — он был их личной вотчиной. К Горетову стану относились земли нынешних городов Истра, Красногорск, Зеленоград, Химки и множества других поселений, в том числе и находящихся ныне в пределах МКАД.
Рядом с землями Архангельского собора лежало село Лугинино с деревнями, которое принадлежало великому князю Ивану III.
«Суд судить» поручили видному воеводе князю Василию Ивановичу Голенину-Ростовскому, он в то время руководил описью Московского уезда. Каждая из спорящих сторон выставила своих представителей: «Тягались архангельские хрестьяне Палка (Павел) Вятка да сын ево Васка с лужским хрестьянином Офонаском (Афанасием)»
Крестьянин деревни Бортниково Павел Вятка пожаловался на крестьянина Афанасия, что тот «пашет, господине у нас землю, да кулишку (лужок) косит, перелезши за межу сильно». Документов на владение землей ни у кого не оказалось, но свидетели обеих сторон утверждали, что они владеют ею уже полвека. Вместе с князем-судьей спорщики прошли по предполагаемой меже двух владений — и, разумеется, каждый показал, что межа проходит там, где ему выгодно. Теперь по древнему обычаю полагалось устроить кулачный бой: считалось, что правый всегда сильнее.
И спорщики обратились к судье: «Дай нам, господине, с ними божью правду, целовав крест, да лезем на поле битися». Но князь подобный спор разбирал не впервой и знал, что кулачный поединок — негодный аргумент. Он продолжал опрашивать свидетелей и нашёл слабое место в показаниях великокняжеских крестьян. Они сами заявили, что «…пашут, господине, ту землу и лужек косят кулижку архангелские хрестьяне… двадцать лет». На что князь-судья им ответил резонно: что же вы двадцать лет молчали? И присудил спорную землю крестьянам Архангельского собора.
Решение своё судья Голенин хоть и считал верным, но побаивался: вдруг великий князь Иван III Васильевич разъярится, что у него землю отрезают? Поэтому суд свой высказал обиняками. Но государь его решение признал: «велел архангелских хрестьян Палку и сына ево Васка оправити, а лужского хрестьянина Офонаска обвинити».
Где же находилась земля, о которой шёл спор? В грамоте есть подробное описание двух вариантов межи, из которых видно, что спорная территория — это участок в районе реки Каменки и далее в сторону Крюково, между речками Каменкой и Крюковкой. Таким образом, заключает краевед Игорь Быстров, эта грамота 1499 года «древнейшее документальное свидетельство о территории, на которой расположен Зеленоград».
Название деревни Крюково происходит от имени-прозвища первопоселенца Крюк. Почему его так называли? Крюк — «означало чаще всего сутулый, сгорбленный, а иногда крючкотвор, чиновник, а также придира, мелочный человек», поясняет учёный-краевед Бертиль Вагнер в своей книге «Карта рассказывает: Природа и история, имена и судьбы в географических названиях Подмосковья».
Другой вариант приводит Игорь Быстров: «Слово крюк в древности означало — жезл, посох, то есть символ власти, и входило в группу слов с тем же значением: кий, крак, криве, куча и другие. Считалось, что такое прозвище придает его обладателю силу, власть. Отсюда, между прочим, произошли такие названия, как Киев, Краков, кривичи, а также имя известного в истории Москвы боярина Кучки».
Поэтесса Марина Цветаева в очерке «Дом у старого Пимена» вспоминает, как в детстве они с сестрой Асей навещали в усадьбе Спасское недалеко от Крюкова профессора Иловайского, которому приходились сводными внучками, и о том, какое впечатление производило на неё это название. «Мы с Асей — в Спасском, именуемом также Крюковым, по названию станции Николаевской железной дороги. В детстве нам это невиданное Крюково мнилось крюком, железным крюком старьевщика, а то и клюкой, Ягой, значит опять-таки — старостью».
Чьё же имя носило Крюково? Кто был его первым хозяином? Точного ответа нет. Академик Степан Веселовский, русский историк и археограф, считал, что сельцо Крюково могло получить название от прозвища своего владельца. Был такой Михаил Фёдорович Крюк Фоминский, боярин на службе у великих московских князей Дмитрия Донского, а потом его сына Василия Дмитриевича — о нём есть упоминание, относящееся ко второй половине 14 века (то есть задолго до первых упоминаний о «нашем» Крюкове), в генеалогической росписи, приведённой в «Российской родословной книге» историка и генеалога Петра Долгорукова.
Кстати, на разных сайтах, посвящённых истории Зеленограда, часто говорится о князе Иване Фёдоровиче Крюке Фоминском, но такого князя ни по каким документам не существовало — вероятно, допущенная когда-то ошибка, кочует из одной перепечатки в другую.
Михаил Крюк был старшим из четырёх сыновей удельного фоминско-березуйского князя Фёдора Константиновича Красного (Красивого) и великой княгини Евпраксии Фёдоровны Дорогобужской и Вяземской. Мать его, «несчастная Евпраксия», была сначала женой великого московского князя Симеона Гордого (потому и называлась великой княгиней), который развёлся с ней и вновь велел выдать замуж за… её кузена (факт удивительный, ибо по канонам православия такой брак был недопустим). Причина столь необычного матримониального прецедента в «Бархатной книге» описана так: «Великую княгиню Евпраксию на свадьбе испортили — ляжет с великим князем, и она ему покажется мертвец». Родословные же сказания без всякой мистики ссылаются на бесплодие Евпраксии, что явно неверно.
Новый муж Евпраксии князь Фёдор в середине 14 века своё фоминско-березуйское княжество потерял и перешёл на службу к великим князьям в Москву, где у него был двор напротив Боровицких ворот Кремля, в Лебяжьем переулке. Сначала он и его сыновья служили с княжеским титулом, а позже, при великом князе Дмитрии Донском, «княжение сложили» и стали нетитулованными боярами.
Почему Михаил Фёдорович Крюк Фоминский носил такое прозвище — Крюк? На этот счёт никаких данных не сохранилось. Может, он, в отличие от красивого отца, был горбат? Или имя «Крюк» связано с его старшинством и наследуемым от отца положением? К слову, прозвище было не только у Михаила — братья его назывались Иван Собака, Борис Вепрь, Иван Уда.
Двое сыновей Михаила Фёдоровича Крюка Фоминского, Иван и Борис, на рубеже 14 и 15 столетий были боярами великого князя Василия Дмитриевича (старшего сына Дмитрия Донского). Только они трое в истории — отец и сыновья, умершие бездетными — носили прозвание Крюк Фоминские. Но из сохранившихся данных нет оснований полагать, что кто-то из них был владельцем «нашего» Крюкова. Более того, неизвестно, существовало ли оно тогда.
О носителях этого имени вообще известно немного. Михаил Фёдорович Крюк Фоминский был человек богатый. В начале 15 века он вместе с сыном Иваном купил за большие деньги доходное село Медну на границе Тверского княжества. Доходным оно было, поскольку стояло на большой дороге из Твери в Великий Новгород. Распоряжался там Иван и вёл, по выражению Веселовского «очень значительное боярское хозяйство». А через 30 лет душеприказчики Ивана Михайловича за неимением наследников дали это село «на помин души» Троицкому монастырю. Сам же Михаил Фёдорович, как пишет Веселовский, «не порывал, по-видимому, связей с родовой вотчиной. Об этом можно судить по тому, что в бывшем Фоминско-Березуйском уделе Ржевского княжества до сих пор существует селение Крюково».
Возможно, его сыновья Иван и Борис могли владеть «нашим» сельцом Крюковым, оставив ему своё имя, однако это предположение трудами академика Веселовского никак не подтверждается.
Одна из параллельно упоминаемых версий о названии «нашего» Крюково гласит, что пошло оно будто бы от потомка легендарного касожского (черкесского) князя Редеди. Полумифический Редедя был «могучий великан», которого по преданию одолел в единоборстве князь Мстислав Удалый. Об этом событии упоминается в русских летописях и в «Слове о полку Игореве»: «…храброму Мстиславу, что зарезал Редедю перед полками касожскими». Поединок полководцев-князей, в котором пал Редедя, был средством избежать масштабной битвы и кровопролития.
От Редеди выводили своё происхождение некоторые старинные русские роды, условно называемые Редегиными. Однако никакими источниками, кроме родословных сказаний, это не подтверждается. От Редеди якобы вёл своё происхождение и Михаил Сорокоум — боярин Ивана I Калиты. Он перешёл на службу к Московскому князю из захваченного и разорённого литовцами Черниговского княжества.
Сорокоумовы получили во владение обширные земли по верхнему течению реки Всходни: Никольское, Елино, Ржавки, Назарьево и пр. Потомок этого рода Борис Кузьмич Крюк-Сорокоумов в 15 веке, вероятно, и был нашим земляком и оставил о себе память в названии местной деревни. Родной внук Бориса Крюка — Иван Васильевич Балакса Крюков, тысячник — упоминается в «Ономастиконе» академика Веселовского в списках 1550 года. В этой версии предположительный владелец деревни Крюково устанавливается косвенно, через соседство Крюкова с документально установленными владениями Хабаровых, потомков бояр Добрынских — тоже из рода Редеди.
У краеведа Игоря Быстрова есть собственная оригинальная версия происхождения названия Крюково, основанная на материалах из архива Архангельского собора Кремля. Там хранится грамота, датированная 1498/1499 годом, в которой упоминается селище (то есть бывшее село) Апраксино, принадлежащее церкви. Селище Опраксино (так писалось в старину) находилось в 1—1,5 км от деревни Крюково.
Семейства Апраксиных и Крюковых (не тех Крюковых, что из рода Редеди — других) были родственниками и происходили из Рязани. Общим предком обоих семейств является татарский мурза Солхомир. Как же ордынский мурза стал родоначальником русских дворянских фамилий? Это история политическо-романтическая.
В 1371 году из Большой Орды ко двору князя Олега Рязанского, незадолго перед тем потерявшего свой княжеский стол и нуждавшегося в военной поддержке, прибыли два мурзы — Солхомир и Едуган, которые привели с собой большую дружину. С помощью татарских конников князь Олег изгнал неприятелей из своего княжества и вернул свои земли. С тех пор Солхомир и Едуган (в переводе с татарского — «очень хитр») вступили в службу великому рязанскому князю. Перевод татарских мурз на службу в русское княжество во времена Золотой Орды вовсе не считался изменой, поскольку все княжества были подданными великого хана.
Оба мурзы крестились. Едуган получил имя Андрей, а его «басурманское прозвание» было переведено на русский как фамилия — он стал Хитровым, и от него повёл свою родословную дворянский род Хитровых. Солхомир же, названный Иоанном Мирославичем, женился на младшей сестре рязанского князя Олега — Настасье Ивановне и вместе с её рукой получил несколько вотчин и боярство. От их брака родился единственный сын Григорий Иванович Солхомиров, тоже рязанский боярин. Историк Дмитрий Иловайский пишет о нём: «Сын Ивана Мирославовича Григорий играл роль главного советника при дворе Олегова внука Ивана Федоровича; о нём также встречается выражение: „Поговоря с дядею своим с Григорьем с Ивановичем“».
У Григория Ивановича было четыре сына — рязанских боярина, а также внуки и правнуки. Среди них — внук Андрей прозванием Опракса, от которого пошли дворяне, писавшиеся сперва Опраксины, а потом Апраксины, и правнук Тимофей, прозванный Крюк — он стал родоначальником рязанских Крюковых. В общем гербовнике дворянских родов Всероссийской империи говорится, что Тимофей Крюк «был боярином и дан ему город Ростислав. Потомки сего Тимофея, Крюковы, равным образом служили Российскому Престолу Воеводами, и в иных чинах, и жалованы были от Государей поместьями».
Сыновья Андрея Опраксы (праправнуки Солхомира) перешли из Рязани в Москву на службу Ивану III примерно в 1470-е годы. Тогда же кто-то из них и получил в вотчину вышеупомянутое село Апраксино. Однако скоро, к 1498 году, Апраксино перешло к Архангельскому собору Кремля, скорее всего, «на помин души», и превратилось из села в селище.
Вместе с Апраксиными, предполагает Игорь Быстров, на службу Ивану III перешёл и Тимофей Крюк, их близкий родич. Возможно, Тимофей или кто-то другой из Крюковых получил вотчину по соседству с Апраксиными или вотчина Апраксиных была разделена между родичами, и так появилось Крюково. По версии Быстрова, название деревни Крюково происходит от дворян-переселенцев Крюковых из Рязанского княжества.
Впервые «наше» Крюково появляется в документированной истории только в конце 16 века. Дьяк Тимофей Хлопов перечисляет в Писцовой книге 1584/1586 годов: «Ивановское поместье Шестова: усадища Саулинникова…, пустошь, что была деревня Крюкова…, пустошь, что была деревня Савилова…, пустошь, что была деревня Елники… И всего Ивановского поместья усадище да 3 пустоши, а в них пашни перелога, и лесом поросло худой земли 150 четвертей в поле…».
Безрадостная картина: поместье заброшено, числится в «порозжих землях» (в писцовых книгах земли разделялись на «живущие» — поместные, монастырские, церковные и «порозжие» — пустые). В названиях «Савилово», «Елники» угадываются нынешние Савёлки и Елино. Отчего же запустела престижная уже в то время подмосковная земля? Только что окончилась 25-летняя Ливонская война, в результате которой Русь была разорена. Недавно умер Иван Грозный, но память об опричнине, казнях и гонениях, выжегших нутро России, ещё слишком свежа, и страна уже ступила на гибельный путь, ведущий к Великой Смуте.
Прежним владельцем «всего Ивановского поместья» был костромской дворянин Иван Васильевич Шестов, не выделявшийся ни богатством, ни знатностью. Как же он стал обладателем завидного имения поблизости от столицы? Вышло это в 1550 году по воле молодого царя Ивана IV, которого ещё не называли Грозным.
3 октября 1550 года царь «приговорил с боярами» отобрать тысячу «лучших слуг» из числа дворян, которые должны постоянно быть готовы для выполнения царских поручений, и 30-летний Иван Шестов вошёл в «избранную тысячу». Отныне положение его приравнивалось к высшей знати.
Чтобы «лучшие слуги» могли быстро приехать по первому зову царя, им выделили поместья не далее 60-70 верст от Москвы. Причём, «избранная тысяча» была разделена на три ранга: самые именитые наделялись 200 четвертями земли, просто знатные — 150, остальные — 100 четвертями. Иван Шестов получил вскоре после царского указа 150 четвертей, в том числе деревню Крюково.
Став подмосковным землевладельцем, Шестов женился на боярской дочери Марье из рода Василия Грязного — думного дворянина, приближенного к царю, позже известного своими зверствами опричника. Когда началась Ливонская война, он ушёл в поход, где проявил себя храбрецом и сделался полковым головой.
В 1566-году после очередного перемирия в Ливонской войне Шестов поставил свою подпись под решением Земского собора «за» войну с Польшей. В это время у него рождается дочь Ксения, через замужество которой Шестовы около 1590 года породнились с боярами Романовыми. Мужем Ксении стал Фёдор Никитич Романов — будущий патриарх Филарет. От этого брака 12 июля 1596 года родился сын Михаил — будущий первый царь из династии Романовых.
Иван Шестов, родной дед царя Михаила Романова, увидеть венценосного внука не успел — умер в конце 16 века, когда подмосковное имение его давно уже запустело. Земли его позже раздали другим дворянам.
Судя по переписной книге 1646 года, сельцо Крюково досталось голове московских стрельцов Ивану Васильевичу Жидовинову. Он был одним из многих крещенных евреев, благоденствовавших при царском дворе в годы правления царя Алексея Тишайшего.
Начальник московских стрельцов, которые в допетровские времена были аналогом гвардии — должность по тем временам не то чтобы высокая (хотя, по современным понятиям, выше командующего Московским военным округом!), но в силу своего положения приближенная к царю. В подчинении у Жидовинова находилось около восьми тысяч стрельцов, которые в мирное время несли гарнизонную службу, выполняя функции полиции и пожарных.
В сельце Крюкове у Жидовинова был помещичий двор. Заметим, что села и деревни того времени были во многом не похожи на селения, какими мы знаем их в 19 веке. В нашем рассказе Крюково называется то сельцом, то деревней. Однако это не синонимы, а скорее разные статусы селения. В допетровские времена самыми типичными для Подмосковья были господское село и крестьянская деревня.
Село в первую очередь являлось резиденцией землевладельца, центром управления его хозяйства. Всё население обыкновенно состояло из самого хозяина с чадами и домочадцами и его слуг и рабов.
На господском дворе стояла тёплая изба с горницей, крытая тёсом, а в одном срубе с ней или через сенцы к тёплой избе примыкала «повалуша» — холодная летняя пристройка. Вокруг главной избы стояли разные службы: ледники (погреб, в который весной укладывался лед, пересыпался сеном и лежал там почти до следующей зимы) с напогребницами, сараи, конюшни, амбары и т. д. Возле господского двора лепились меньшие дворы слуг и холопов. Именно таким сельцом и было Крюково во времена Ивана Васильевича Жидовинова.
По мере того как села становились центрами церковно-приходской жизни, в них обычно ставили церковь, но в Крюкове этого не произошло.
Как ни странно, но крестьяне в то время в селе не жили. Всё тяглое население жило в мелких деревнях, разбросанных на полянах, расчищенных от леса. Деревенька в 1-3 двора была типичной, деревни, где было 4 и больше дворов, являлись исключением. Повсеместно вокруг сёл было множество подобных мелких деревень. Вот почему в сохранившихся писцовых книгах 16-17 веков постоянно перечисляется большое количество пустошей, «что были деревни».
Примером тому является Крюково, давшее в конце 20 века название району. С 16 века до 1859 года оно размещалось на территории нынешнего муниципального образования Старое Крюково. В 1851 году оно дало название железнодорожной станции Крюково Николаевской, ныне Октябрьской железной дороги. Возникший при станции поселок железнодорожников, после объединения с большой деревней Скрипицыно, располагавшейся вдоль современной улицы Первомайской в 1938 году стал официально называться поселком Крюково.
Первые органы самоуправления, как считают некоторые историки, появились в 1799 г. с созданием Бурмистерской палаты, учиненной не только в Москве, но и в других городах России Петром I. Однако, Москва стала фактически самоуправляемым городом лишь в конце 20-го столетия. Устав города Москвы, принятый в 1995 году, отразил реальности развития самоуправления в городе и вернул к жизни понятие «городское сообщество». Впервые в России оно было введено Екатериной II в известной «Грамоте на права и выгоды городам российской империи».
