лавочная глобализация сделала человека лишним что спасет его
«Лавочная глобализация» сделала человека лишним. Что спасет его?
Людмила Булавка-Бузгалина
Скопина Ольга © ИА Красная Весна
Наша беседа с профессором Центра современных марксистских исследований философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова Людмилой Алексеевной Булавкой-Бузгалиной, автором многих научных работ о советской культуре, состоялась в Московском театре «На досках» после спектакля «Стенограмма» — мистериальной реконструкции дискуссии о построении социализма в отдельно взятой стране. В беседе с ней выяснилось, что тургеневского «лишнего человека» снова вызвали к жизни. Это сделал мир глобализации. И он не просто вызвал его к жизни, а начал массово производить.
Каковы причины расчеловечивания культуры и где искать источники для ее нового Возрождения — эти вопросы нам удалось обсудить с крупным современным марксистом.
Гюстав Доре. Иаков борющийся с Ангелом. 1855
Корреспондент: Людмила Алексеевна, что такое, по существу, культура и что с ней сейчас сделал рынок?
Людмила Булавка-Бузгалина: В сущности, культура есть мир человеческих отношений, в котором через поступки людей, через искусство, этические или научные понятия человек пытается осмыслить себя в реальном мире, а значит, и саму действительность во всем ее разнообразии. Осмыслить противоречия этого мира и, может быть, еще раньше — сформулировать те вопросы, которые еще не проговорены, но уже им предуслышаны.
Но за последние десятилетия мир культуры активно оккупируется отношениями купли-продажи, превращая ее в одну из сфер рынка. Это формирует и соответствующий взгляд на культуру — как на товар.
Актуальность любого культурного феномена теперь определяется тем, в какой мере он может выступать в качестве не просто товара, а товара, являющегося атрибутом престижного потребления. Именно с этим престижным типом потребления и идентифицирует себя тот, кто ориентируется на рыночное счастье как высший смысл жизненного благополучия.
В то же время мир настоящей культуры утверждает идеал человека как всеобщую ценность, а социализм — еще и готовность отстаивать его в борьбе с разными силами отчуждения. Вот почему подлинная культура, в отличие от «рыночной», связана с понятием о герое и идеалами героического служения во имя развития человека, общества, страны, мира.
Если же в культуре нет человека как гуманистической основы, как ее содержательного центра, то она неизбежно мутирует, превращаясь в мир отчуждения, в котором все человеческие проявления могут существовать преимущественно в форме товара, т. е. в форме рыночного феномена.
Василий Перов. Чаепитие в Мытищах, близ Москвы. 1862
Корр.: Это новая проблема?
Л.Б.: Когда-то молодой либерализм еще в дореволюционной России в лице Тургенева заявил в русской литературе проблему лишнего человека. И в этом состоял гуманизм русской литературы. Современный либерализм, тот, что стоит на защите интересов капитала, дал свой ответ на эту проблему, провозгласив, что человек — лишний. Казалось бы, те же два слова, но, поменявшись местами, они выразили позицию, антагонистически противоположную тому молодому либерализму, который исходил из бережного и одновременно тревожного внимания к судьбе человеческого в человеке.
А, будучи лишним, человек чувствует свою экзистенциональную неприкаянность. Личность не может найти себе места в обществе, для ее проявлений нет человеческого измерения. Для человека не нашлось места в искусстве, его отторгает мир современных ценностей. Человек, как представляется этому миру, не нужен даже обществу. В частном (не путать с понятием «личное») пространстве ему душно, а в общественном — готового места для него нет. Отсюда такое экзистенциальное одиночество, отсюда все эти социальные болезни общества (депрессии, алкоголизм, наркомания).
Тем не менее, свою актуальность он все же может обрести, но только в том случае, если сумеет свою деятельность связать с общественным запросом. Запросом на решение тех или иных жизненно важных проблем. В противном случае ему остается и дальше быть функцией капитала, рынка, технологий, сетей и т. д.
И все же вопросов возникает очень много. Например, откуда сегодня появятся истоки живой культуры, в которой человек заговорит с Другим о своем наболевшем и о перспективах своего развития.
Вот почему сегодня важны спектакли, фильмы, книги, которые хотя бы поставят вопросы о том, какие векторы современного общественного развития востребуют человека как субъекта истории и культуры, а не как функцию капитала, рынка, бюрократии, социальных сетей.
Игорь Глагольев. Городская скульптура. Памятник деньгам. Калуга
«Суть времени», фотопроект «20 лет без СССР»
Корр.: Культура глобальная, глобалистская, и национальные культуры. Как они сосуществуют?
Л.Б.: В рамках узконациональных проектов, хотя сегодня это название становится все более и более условным в силу того, что и узконациональное охвачено процессами глобализации, еще возможно сохранение традиционной культуры. Как правило, в консервативно-патриархальных формах. Но проблема развития новых форм культуры сейчас вызывает вопросы.
Процессы же глобализации, обладающие преимущественно характером рыночных, а точнее — лавочных отношений, на мой взгляд, востребуют культуру только в той мере, в какой она работает на интересы капитала или на формирование очередного массива потребителей новых товаров и услуг и, как правило, превратного сектора (сектора с ложной стоимостью — прим. ИА Красная Весна).
У глобализации нет своей культурной идеи.
Корр.: Уорхол сделал «культурной» идеей Кока-колу…
Л.Б.: Да, «Кока-кола» — это больше, чем товар, но это не столько культурная идея, сколько один из символов американского образа жизни, утверждающего, что воля, стремление, деньги и удача — залог твоего успеха. А личный успех, независимо от методов его достижения — это главный критерий твоей состоятельности. Но на самом деле, даже, если такой успех и возможен (да и то лишь как исключение), то он в любом случае имеет лишь частное значение, в то время как культура — это мир всеобщих ценностей.
Кстати, социализм — это, прежде всего, культурная идея, ибо он исходит из принципа совместного и творческого созидания нового мира. Именно это совместное созидание и есть материалистическая, а не риторическая основа социалистического интернационализма.
И в этой совместной деятельности человек человеку — не конкурент, когда, сидя за обеденным столом в дорогом ресторане, каждый из них думает, кто кого первым «закажет». Социализм не как практика партийно-догматической риторики, а как совместное созидание новой жизни во имя интересов человека труда, выстраивает и соответствующие отношения, где человек человеку — товарищ по творческому делу, хотя делу трудному и сложному. Но это характерно для любых первопроходцев, особенно тех, кто прокладывает красную линию истории.
Крыльцо у входа в городскую администрацию.
«Суть времени», фотопроект «20 лет без СССР»
Корр.: Как можно противостоять этой глобализации?
Л.Б.: Я думаю, что переубеждать идеологов глобализации бессмысленно, да и сам идеалистический подход — вещь абсолютно непродуктивная. Глобализация стоит на своих трех китах — на основе капитала, власти и технологий/сетей. И только в русле тех общественных тенденций, которые связаны с поиском и формированием предпосылок для альтернатив глобальной гегемонии капитала, возможно развитие новой культуры, но обязательно — на основе сохранения всего ее мирового наследия.
А запрос на эту альтернативу растет, и вызван он, прежде всего, теми последствиями глобального капитализма, которые сам он разрешить принципиально не может. Одним из результатов этого кризиса является то обстоятельство, что и в США, и в странах Латинской Америки и Западной Европы растет новый социальный класс — прекариат, состоящий из тех, кто либо выброшен на улицу, либо находится в ситуации постоянной социльно-экономической неустойчивости. И это далеко не только «бомжи», и в первую очередь даже не они, а рабочие, инженеры, преподаватели с соответствующим профессиональным и культурным уровнем.
Но все эти люди — жертва капиталистической глобализации, поэтому вполне закономерно, что они являются носителями протестной энергии. Вот тут и возникает вопрос: как эту протестную энергию трансформировать в созидательную? Когда-то большевики дали свой ответ (как теоретический, так и практический) на вопрос о трансформации классового протеста в формы социального созидания: «Мы наш, мы новый мир построим…».
Сегодня ответ на этот вопрос завязан на целый ряд факторов, в том числе и на соотношение социально-политических сил сторонников и противников глобализации. Причем, что важно — разделяющая их линия проходит не только по странам, но и внутри каждой из них.
Соответственно, возникает вопрос, на какой основе сегодня возможна интеграция тех социальных сил, которые выступают против власти капитала. Здесь можно привести немало примеров из практики социальных европейских и международных форумов, выступающих против капиталистической сущности глобализации.
Кроме того, сегодня объективно напрашивается еще такая форма солидаризации общественных сил разных стран, как Международный антифашистский фронт, который реально может выступить против власти капитала как спонсора и терроризма, и фашизма, и бандеровщины.
Международный антифашистский фронт был создан в 2011 г. на Украине. Его образовали ветераны Великой Отечественной войны, ветераны-афганцы, миротворцы, украинские и зарубежные общественники. Создание организации было приурочено к 65-летию Победы. Создатели поставили своей целью отстоять связь поколений, а также актуализировать борьбу с неофашизмом и неонацизмом — прим. ИА Красная Весна.
Как показала история, именно такие практики как раз и формируют у широких масс объективную востребованность культуры, отчуждение от которой сегодня обретает угрожающие масштабы и формы.
Корр.: Что происходит с художниками, которые не согласны на «лавочную глобализацию»?
Л.Б.: Понятно, что художнику, как и любому человеку, необходим определенный уровень материального обеспечения. Но и его творчество также требует соответствующих материальных условий. Кто сегодня будет их обеспечивать? Государство? Конечно, нет, если речь не идет о тех, кого патронируют те или иные институты власти. Поэтому художник сегодня вынужден входить в рыночные отношения. И здесь он сталкивается с известным противоречием: свое произведение он может представить обществу только в форме товара, но при этом его содержание (если мы говорим о настоящем искусстве) должно быть высокохудожественным, т. е. без всякого налета лавочного духа.
Казалось бы, это противоречие не является чем-то новым в истории взаимоотношений искусства и рынка. И все же это противоречие уже другого порядка: сегодня рынок, в силу его тотальной власти, навязывает художнику рыночный дух в вопросах уже не только формы, но и самого содержания его творчества.
Как разрешить это противоречие, чтобы, с одной стороны, быть актуальным, что сегодня означает быть покупаемым, а с другой — не внести в свою художественную оптику вирус рыночной угодливости? Кто не смог разрешить этого противоречия, тот вынужден либо постепенно оказываться в изоляции от современной художественной жизни, либо неизбежно подчиняться власти рыночных отношений, а это значит созидать (как форму, так и содержание) согласно известному принципу «чего изволите»? В конечном итоге это приводит к самому страшному — мутации художественного мировоззрения, которое восстановлению не подлежит.
И здесь нельзя недооценивать всей опасности этого положения — из ловушек коварной рыночной власти, зазывно манящей деньгами и славой, мало кто выбирается. К большому сожалению, в связи с этим можно привести даже примеры, связанные с именами в прошлом достаточно крупных художников.
Деньги и творчество
picsa.tm
Корр.: Правда ли, что интеллигенция в России разгромлена?
Л.Б.: Процессы распада СССР сильно травмировали сознание постсоветского общества, даже ее антисоветскую часть, уже хотя бы потому, что это привело к слому привычного образа жизни. Но, прежде всего, интеллигент был разъеден внутренним мещанством, хотя была и другая часть интеллигенции, болеющая за страну и ее будущее. Идеал советского интеллигента-мещанина — это потребительское благополучие плюс возможность быть включенным в культурно-рыночный истеблишмент Запада, который уж точно сможет оценить его талант и величие, не признанное в «тоталитарном» СССР. Этот интеллигент, независимо от того, продолжал ли он жить в СССР или эмигрировал в другую страну, в любом случае оставался мещанином.
Вспоминается рассказ Сергея Довлатова «Третий поворот налево», в котором молодая семейная пара, представляющая собой обывателей эпохи советского «застоя», имела три неизменных предпочтения: политические анекдоты, заграничные вещи и передачи Би-Би-Си. А оказавшись уже в американской эмиграции, вместо прежних пристрастий, которые они имели в советские времена — «загородные прогулки, музыкальные комедии и слабое вино», теперь они любили «путешествия, мюзиклы и слабые коктейли». Менялись страны и времена, но неизменность обывательской сущности сохранялась.
И вот это мещанство разъедало интеллигента противоречием: как человек творческой профессии он связан миром всеобщих ценностей, т. е. с миром культуры, а как мещанин он отстаивает приоритет частного интереса. Противоборство этих двух сторон — творца и «частника», говоря советским языком, если и разрешалось, то чаще всего в ущерб творческому началу. И понятно почему: господство частного интереса сегодня продиктовано тотальной властью капитала, который, будучи по своей природе также частным, есть его основа и гарант.
И если в СССР называться мещанином было постыдно — столь однозначным было общественное мнение на этот счет, то сейчас власть капитала легитимизирует частный интерес (не путать с понятием «личный интерес»). Причем эта легитимация идет не за счет того, что это понятие выводится за пределы нравственных понятий, а за счет того, что просто упраздняется сама система этических отношений, при этом само понятие «частное» переносится в правовое поле и уже утверждается как закон. С этого момента «частный интерес» обретает свою законность как право каждого на собственность, на капитал, но при этом какой ценой — это уже не столь важно, главное — не попадаться и уметь проскользнуть между статьями уголовного кодекса.
И это вполне закономерно: прибыль и этика — понятия взаимоисключающие. Именно этот антагонистический конфликт между ними и как раз определил драматургию многих литературных произведений XX века.
Корр.: И этот интерес стал более частным, чем 200 лет назад?
Л.Б.: Прежний мир не был так интенсивно пронизан именно общими — не всеобщими — связями с их унифицированной основой: капиталом, рыночными и законодательными стандартами, геополитическими институтами, общими технологиями, информационными сетями и т. д.
С одной стороны, у этого есть положительный аспект, это делает более удобным и эффективным функциональное использование тех или иных средств жизнеобеспечения, которые как раз для того и предназначены. И, конечно, большое значение имеет принцип общих правил в сфере интернет-коммуникации и информационных технологий, который облегчает людям возможность общения. В этом смысле принцип частного функционального потребления тех или иных систем жизнеобеспечения с их общими правилами и стандартами — показывает, что частное и общее в этих случаях вполне согласуются друг с другом.
Но, с другой стороны, в условиях глобализации власть и сила частного интереса с его арсеналом общих правил, институтов, стандартов, технологий становится основой новой формы тоталитаризма — «рыночно-правового», вторгаясь даже в область личных отношений между женщиной и мужчиной.
Кроме того, глобализация, утверждая через капитал принцип частного, а через технологии — принцип общего, вступает в антагонистический конфликт с понятием всеобщего, которое как раз и есть суть природы культуры, искусства и коммунизма.
Кстати, это противоречие характерно и для постсоветского интеллигента-мещанина, познавшего на себе в той или иной степени противоборство между частным и всеобщим интересами.
И вот это антагонистическое противоборство конкретно-всеобщего (культуры) с частным (капиталом) и общим (правовыми и рыночными стандартами), к большому сожалению, разрешается не в пользу культуры. Одним словом, побеждает сегодня капитал. А без культуры процессы глобализации при всем арсенале общего (стандартов, технологий, правил, сетей, прав и т. д.) превращают мир в структуру глухих деревень, где мировоззрение и мышление их обитателей не выходит за пределы их поселений.
Недавно в одной из новостных лент показали небольшой репортаж о том, как жители одного из крупных городов Америки в процессе уличного опроса по поводу их отношения к Украине, в ответ иной раз сами задавали вопрос: «А Украина — это гора или река?»
И таких примеров, касающихся не только США, но и других стран, включая теперь уже Россию, можно привести немало. Вот и получается, что современный человек, несмотря на мощные технологии, позволяющие с их помощью открывать для себя мир, тем не менее, сегодня живет в социально-информационной капсуле частного. Так современные процессы глобализации, работая на усиление отчуждения от культуры, порождают самоотчуждение человека в наивысшей степени.
Продолжение следует
Постмодернизм на службе «лавочной глобализации» и его враги
Людмила Булавка-Бузгалина
Продолжаем публикацию беседы с профессором Центра современных марксистских исследований философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова Людмилой Алексеевной Булавкой-Бузгалиной, автором многих научных работ о советской культуре.
Наш разговор состоялся в Московском театре «На досках» после спектакля Сергея Кургиняна «Стенограмма» — мистериальной реконструкции дискуссии о построении социализма в отдельно взятой стране.
Корр.: Архаизация и регресс, шествующие по континентам, помогают мутировавшему капитализму завоевывать мир. Постмодернизм только радуется архаизации и регрессу…
Л.Б.: Постмодернизм — это философская легитимация законов глобального капитала. Вот некоторые из них:
Первый — утверждение господства частного принципа как основы мироздания: имеет право быть только то, что реализует мой частный интерес.
Второй — утверждение отчуждения как субстанции бытия: пусть будут все, но эти все мне равно безразличны.
Третий — постмодернизм отрицает сам принцип субъектности как в истории (и потому история, согласно его позиции, закончилась), так и в культуре (и потому в ней нет ни автора, ни героя).
Четвертый — постмодернизм редуцирует/сводит разные формы сознания (научного, художественного, философского, религиозного и т. д.) к одному общему понятию — «тексту».
Пятый — хронотоп постмодернизма тождественен хронотопу капитализма: время — деньги, пространство — рынок.
Вот почему для постмодернизма вся культурная классика со всей определенностью ее художественных стилей, направлений, жанров, исторических особенностей, мировоззренческих принципов, общественных идеалов — допотопная архаика.
Но «заслуга» постмодернизма состоит в том, что он, выражая свою суть, причем, что особенно важно, на языке своих понятий, тем самым выразил антигуманистическую сущность культурной парадигмы глобальной гегемонии: человек — лишний.
Габриэль фон Макс. Обезьяна перед скелетом (фрагмент). 1900
Корр.: Кто в российском обществе может стать базой социальной трансформации?
Л.Б.: Надеюсь, что еще не совсем разрушен научно-технический и преподавательский потенциал советской школы. Вот почему важна такая культурная политика, в том числе и театральная, которая ставила бы в искусстве серьезные вопросы о том, что беспокоит и что ищет современный человек, и прежде всего — человек труда. И здесь инженеры, программисты, ученые, учителя, студенты являются важнейшим адресатом культурной политики, которые при соответствующих условиях могут стать основным двигателем общественных преобразований. И, конечно, особой проблемой является то, как и в какой мере возможно снятие отчуждения от культуры той группы наемных работников, которые связаны с низкоквалифицированным трудом. Это очень больная и сложная проблема, которая при капитализме является практически нерешаемой.
Но надо сказать, что еще задолго до всех трех революций большевики готовили субъект будущих революционных преобразований. И эта подготовка выражалась не только в организационной помощи рабочим при проведении забастовок и стачек, но и в создании системы их культурно-политического образования. Прежде всего это касалось металлистов, ибо сам уровень их производственной деятельности был связан с более сложными технологиями, чем, например, в той же ткацкой отрасли.
Константин Филатов. В.И. Ленин на одном из петроградских заводов (фрагмент)
А кто у нас сегодня работает с самыми новыми технологиями? Программисты, специалисты высоких технологий. Но тут встает вопрос, что может быть основой их консолидации с другими социальными группами, кроме того, что все они находятся в положении наемных работников?
Корр.: Классовой борьбы как реальности не существует, поэтому возникает вопрос о том, как же могут победить работники интеллектуального труда.
Л.Б.: В какой мере эти работники готовы и смогут отстаивать те же всеобщие интересы человека труда уже в социальной сфере, солидаризируясь при этом с другими группами работников наемного труда, для меня открытый вопрос. Понятно, что основой этой солидаризации является классовое самосознание наемных работников. Но при этом надо понимать, что понятие «класс» сегодня объективно имеет несколько иную природу, впрочем, как и понятие «революция», чем то, как они трактовались в начале XX века.
Но в любом случае понятие «класс» и «классовое сознание» сохраняют свою силу и сегодня, учитывая, что диктатура глобальной гегемонии капитала делает все возможное для этого. Достаточно посмотреть на тех, кто представляет интересы капитала, чтобы убедиться в решительности их классового самосознания: как быстро посредством махинаций они прибрали к своим грязным руками природные ресурсы, тысячи государственных предприятий, которые были построены советским обществом за многие и многие десятилетия. Как показала постсоветская Россия, в «верхах» классовое самосознание работает, да еще как. А вот в обществе его в достаточной степени нет, каждый надеется выплыть в одиночку по принципу: как-нибудь пристроюсь, устроюсь, а там гляди и повезет. Но практические попытки общественной солидаризации в деле отстаивания интересов человека труда, экологии и культуры все же есть. Другой вопрос, что сегодня требуется серьезное теоретическое понимание законов уже современной реальности, чтобы не загонять ее в те или иные догматические клише.
Что я могу один?
Корр: Сегодня нередко можно услышать такое утверждение, что борьба против капитала важнее, чем идея сохранения национального государства. Что Вы думаете об этом?
Л.Б.: Политический истеблишмент США, утверждая свою имперскую гегемонию через процессы глобализации, в том числе через усиление своего влияния на ее основные институты, видимо, решил, что у него как у хозяина мира есть право решать судьбы других стран. Как показал XXI век, в действительности за этим стоит принцип вторжения на волюнтаристской основе в любую «неблагополучную», с точки зрения западной демократии, страну, одновременно являющуюся благополучной с точки зрения наличия в ней нефти или газа. Понятно, что это объективно ставит под угрозу безопасность этих стран. Что еще важно: имперское сознание уж совсем не может смириться с тем обстоятельством, что та или иная страна заявляет себя как субъект международной политики. Это уже само по себе преступно, ибо подрывает положение США как планетарного гегемона. И здесь основным методом расправы с субъектностью, как показывает внешняя политика США, являются разного рода экономические санкции или что еще страшнее — военная «зачистка» государства, а вместе с ним и всех основных институтов жизнедеятельности страны, выбранной либеральным Западом в качестве очередной мишени.
Одним словом, если страну нельзя завоевать, то тогда пусть на ее месте будут руины, мертвое пространство. А беженцы? Пусть бегут в Европу, которая уж точно не посмеет выразить свой протест, на это у нее субъектности не хватит. И примеры такой расправы всем хорошо известны: Ирак, Сирия, Ливия, Йемен и другие.
Советский плакат. Американская политика
Поэтому протест против колонизации как изнанки капиталистической глобализации объективно будет носить характер национально-освободительного движения, за которым в действительности стоит борьба народов за право самим определять законы и правила жизни своей страны. Но этого недостаточно для обеспечения суверенитета. Здесь принципиально важным является то, на какие интересы работает власть этого государства. Если доминируют власть капитала, то это всегда оплачивается ценой ущемления национальных интересов. И это особенно закономерно для капиталистической глобализации.
Попятная реставрация национальных идей в тех странах, которые в прошлом развивались на социалистической основе, а это значит, что на основе социально-созидательной идеи («Мы наш, мы новый мир построим…»), является очень и очень опасной. Это связано с тем, что попытка реставрации исторически уже снятых форм развития, например, той же национальной идеи, да еще к тому же поставленной на службу капитала, как это сегодня происходит на Украине, трансформирует эту национальную идею сначала в национализм, а затем в фашизм с национальной спецификой, т. е. в бандеровщину. Развитие ситуации на Украине как раз и демонстрирует во всей полноте опасность и трагичность этого самоубийственного для страны процесса, который оплачивается тысячами и тысячами жизней.
Радикальный активист на Майдане. Украина
Поэтому национальная идея сегодня в условиях диктатуры капитала и рыночного тоталитаризма, которые привнесла с собой глобализация, уже не является гарантией сохранения национального суверенитета. Более того, капитал, трансформируя национальную идею в идею межнациональных войн, тем самым заставляет работать ее на свои интересы. Война для капитала — дело прибыльное.
Как показала история XX-го века, только социализм, выступая альтернативой власти капитала, способен решать национальный вопрос, да так, что капитализму даже и не снилось, имея в виду создание союза народов как исторической реальности. Только этот великий союз народов — советский народ смог победить фашизм и создать всемирную культуру.
Вот большевики сумели найти ту идею, которая объединила разные народы и нации, людей разных религий и культур в единый союз. И эта идея была связана с практическим созиданием нового мира — «Мы наш, мы новый мир построим…» При социализме человек оценивался по тому, насколько продуктивно, умно, талантливо он служил своим делом интересам всего общества. Именно эта совместная созидательная деятельность как раз и была основой социалистического интернационализма. И в этом созидании кто ты — татарин, белорус, еврей, армянин, русский, абхаз, таджик, литовец — это вопрос культуры, которая лишь процветала от этого национального многоцветья. Именно в этом как раз и состоял гуманизм советской культуры, да и всей красной линии социализма.
Владимир Каленский. Мир. Демократия. Социализм. 1961
Объективные противоречия социализма, являющиеся неизбежными в деле гигантского созидания нового мира и становления Нового человека как его главного субъекта — все это бросает вызов и науке, и искусству, и нашей современности.
Советское кино эпохи «оттепели» пронзительно и художественно правдиво показало сложный путь становления социализма в СССР. Достаточно вспомнить фильмы этого времени: «Коммунист», «Сорок первый», «Чистое небо», «Тишина», «Живые и мертвые» и другие.
Так что, можно сказать, социализм на вопрос, поставленный молодым российским либерализмом XIX–го века о лишнем человеке, дал свой ответ: «Даешь Нового человека!»