марихен что это такое
Симптомы «омикрона»: Как отличить заражение новым штаммом от «дельты»
Штамм коронавируса «омикрон», у которого вдвое больше мутаций в S-белке, чем у «дельты», уже считается крайне заразным (один больной может заразить 3-3,5 человека против 0,8 у «дельты») и был обнаружен почти в 80 странах мира. Точно отличить один штамм от другого помогут медицинские анализы, однако есть ряд симптомов, которые могут облегчить определение варианта вируса.
В отличие от омикрона, заражение «дельтой» (этот штамм сейчас, наряду с оригинальным уханьским штаммом коронавируса, доминирует в Москве) характеризуется головной болью, болью в горле и насморком, то есть классическими признаками ОРВИ, пишет The Telegraph. Приложение ZOE tracker, разработанное Королевским колледжем Лондона, зафиксировало наиболее частые жалобы пациентов, такие как пульсирующая головная боль от умеренной до сильной сроком до пяти дней, которую сложно унять обезболивающими.
Во время первых трех волн заболеваемости коронавирусом 100% пациентов, госпитализированных в одно из крупнейших частных учреждений ЮАР, нуждались в кислороде. Текущая волна заболеваемости в ЮАР показывает, что в нем нуждаются только 10% пациентов в больнице, пишет британское издание. При этом в 90% случаях «омикрон» был выявлен случайно, то есть пациент обращался в клинику не из-за коронавируса.
Пока что все зараженные на территории РФ переносят заболевание в легкой форме или даже без симптомов, часть заболевших была ранее привита, сообщала глава Роспотребнадзора Анна Попова.
Чтобы обезопасить себя и близких от заражения, врачи рекомендуют привиться полным циклом против коронавирусной инфекции. Если ранее вы болели COVID-19 или уже были привиты, то стоит пройти ревакцинацию одним уколом, если после последней вакцинации или после болезни прошло более полугода. По данным ученых, это должно привести к всплеску выработки антител, которые защитят от тяжелого течения болезни.
Марихен что это такое
ГОРНАЯ ГРЯДА РУССКОЙ ПОЭЗИИ
Как горный ландшафт, раскинулась русская поэзия. Она содержит и высокие хребты, и небольшие горы, и холмы. В ней сильно выражено и начало хоровое, я бы сказал – «соборное», и начало личное, индивидуальное. Русская поэзия – это спор, это общий разговор. Прислушайтесь, и вы услышите стройное многоголосье.
Впереди всех русских поэтов, «как предисловие» (по выражению Гоголя), стоит Ломоносов. Идущие за ним Державин, Радищев и Карамзин – родоначальники трех главных хребтов русской поэзии, трех ее линий: философской поэзии бытия, гражданской, социальной поэзии и лирики интимной, лирики нежного сердца и тонко чувствующей души. Эти три больших поэта XVIII века обозначили то, что столь мощно развилось в дальнейшем.
Вот Державин – с глубочайшими в своей беспощадности раздумьями о смерти и с удесятеренным в своей яркости ощущением жизни, ее красок, ее радости. Он упоен бытом, но вовсе не замкнут в нем. Он прорывается в космическую жизнь, в глубины человеческого бытия. Русской поэзии стали бесконечно дороги и державинская вещность, и державинское здоровье, и неторопливое, неопрометчивое суждение обо всем земном.
Вот Радищев – со своей социальной болью, со своим воплем о младшем брате. Он беспощаден в правде, тяжел, угловат, неизящен. В нем нет поэтической легкости, быстрокрылого парения. На замечание, что в его оде «Вольность» строка «Во свет рабства тьму претвори» тяжела, он не без горького остроумия заметил, что напрасно думать, будто творить тьму в свет дело легкое. С Радищева прочно закрепляется в русской поэзии высокая и напряженная социальная тема нескончаемых страданий трудового народа.
Вот Карамзин с его «чувствительностью» и прозрачностью, изящной элегичностью, сумевший сохранить земную, дружески простую интимность в утонченно-возвышенных раздумьях.
Эти три линии в русской поэзии живут сопряженно, переплетаясь и споря. Они одушевлены вниманием к человеку, который для наших поэтов всегда был венцом природы, мерой всех вещей. Мечта об идеальном, гармоническом человеке составила содержание поэтических раздумий не только первостепенных, но и третьестепенных талантов. Всем русским поэтам была
необычайно близка внутренняя независимость человека от уродующей официальной государственности старого строя. Денис Давыдов находил эту независимость в бесшабашной удали, в молодецком упоении боем и гусарскими пирушками, в лихом патриотизме партизанской души. Языков обретал ее в студенческом разгуле, в неистребимой жажде вольности. А совсем уже полузабытый Мерзляков вместе с Дельвигом – в щемящей тоске русских песен, создавая проникнутые тихой грустью чувствительные романсы. Родившийся для высокого орлиного полета, для радостного земного труда, герой Кольцова томится думой по простому и бесхитростному человеческому счастью. И рядом с ними об утонченной идеальности человека, об его индивидуальном – интеллектуальном и чувственном – могуществе пишут Вяземский и Козлов, один – воскрешая изощренную рационалистичность «сияющих умов» французского Просвещения, другой – опьяняя роскошью звуковой гаммы, передавая богатство психологических оттенков.
Мечта о совершенном человеке в русской поэзии – отличительная примета ее безусловного духовного максимализма. Безмерны не только требования для человека, но и требования к человеку, который мыслится центром всего мироздания. Тяжелой поступью движется стиховая речь Шевырева, возложившего на человека трудную задачу познания «мирового разума», торжественная философичность наполняет стихотворения Хомякова, проникнутые пафосом слияния человека с природой и космосом. Баратынский, один из самых глубоких и горьких мыслителей в русской поэзии, испытывал недовольство веком, презирал «толпу», погрязшую в мелочных заботах, в погоне за наживой. Но, может быть, нигде с такой полнотой не отразилось единство гуманистических и социальных устремлений русской поэзии, как в гражданской ее линии.
Русская поэзия неотделима от истории общественно-политической мысли XIX столетия. И на примере одной только темы «поэта и гражданина» явственно обнаруживается святая миссия русской музы, осознавшей себя народной заступницей, истекающей кровью, но отчаянно жертвующей собой ради блага породившей ее матери-родины, осознающей себя голосом народа, гневным и страстным в обличении «свинцовых мерзостей», чутким и нежным к страждущим. Звание Поэта для нас всегда оказывалось званием самым почетным, самым великим из всех человеческих званий, но как часто русские поэты предпочитали ему звание Гражданина. И вовсе не потому, что дела поэтические ниже дел гражданских,- само служение поэзии – дело в высшей степени гражданское,- а только потому, что гражданственность была для русской жизни первоочередной, затмевающей все другие доблести человеческой задачей. Любовь к России заставила Рылеева произнести слова: «Я не Поэт, а Гражданин», а Некрасова поправить эту исполненную суровой односторонности формулу: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». В эти раздумья, начало которым положил Радищев, вливаются голоса и Федора Глинки, и Вильгельма Кюхельбекера. В стихотворении «В защиту поэта» Ф. Глинка говорит: «…два я боролися во мне». Он становится на сторону одного из них – гражданина. Ему вторит Кюхельбекер блестящим публицистическим стихотворением «Участь русских поэтов».
Тема «поэта и гражданина» прошла через всю гражданскую поэзию 40-60-х годов как одна из самых актуальных тем века, завершившись в жертвенном подвиге поэтов-народовольцев, в революционных призывных гимнах. Она приобрела такую обобщенность и глубину, такую классическую определенность, что навсегда вошла в самое существо наших суждений об искусстве и его отношении к действительности, о поэте и его жизненной позиции.
О поэте и гражданине судили по наивысшим вершинам творчества. Имена Пушкина, Лермонтова, Некрасова в этом смысле стали чуть ли не нарицательными. И дело здесь не в отвлеченном выборе или в противопоставлении тех или иных творческих принципов, а в поисках решения глубоких противоречий народной жизни.
«Золотой век» русской поэзии весь вдохновлен гражданской, публицистической страстностью, гуманным представлением о человеке и верой в его великое предназначение. Поэт в России бил во все вечевые колокола, чтобы видеть человека умным, добрым, активным, а его душу открытой всем впечатлениям бытия, всем радостям родного ему земного мира. Эти общие стремления – конечно, с разной степенью полноты, с разной мерой таланта – открывались русскими поэтами. Каждый из них тяготел к той или иной линии русской поэзии, означенной именами Державина, Карамзина и Радищева. Но все эти три линии пересекались в гениальном творчестве Пушкина, затем, обогащенные и обновленные его животворным талантом, снова разошлись, чтобы явить миру необозримые просторы духа, интеллектуального и гражданского героизма, нравственной честности и пылкого благородства русского человека в сочинениях поэтов «серебряного века», в детски наивных и удивительно простодушных стихотворениях А. Майкова, в психологически тонких фантазиях А. Фета, в «поэзии намеков» Ф. Тютчева, в суровых социальных прозрениях Некрасова, в язвительных сатирах, широком раздолье песен и завораживающей музыке романсов А. Толстого, в мягкой и сдержанной лиричности Я. Полонского, в жреческом служении красоте Н. Щербины, в бытовых зарисовках И. Никитина. К Пушкину сходятся и от него расходятся все линии русской поэзии. Все вошло в него: не только Державин, Карамзин и Радищев, но и Жуковский с его «пленительной сладостью», и Д. Давыдов с его «гусарским» стихом, и Батюшков с его «домашностью» и классической ясностью, и Крылов с его меткой, афористической речью, народной мудростью. Пушкин поставил все вопросы. Русская поэзия – это большой и неумолкающий разговор с Пушкиным.
Литота
Лито́та, литотес (от др.-греч. λιτότης — простота, малость, умеренность [1] ) — троп, имеющий значение преуменьшения или нарочитого смягчения.
Содержание
Троп преуменьшения
Литота — это образное выражение, стилистическая фигура, оборот, в котором содержится художественное преуменьшение величины, силы значения изображаемого предмета или явления. Литота в этом смысле противоположна гиперболе, поэтому по-другому её называют обратной гиперболой. В литоте на основании какого-либо общего признака сопоставляются два разнородных явления, но этот признак представлен в явлении-средстве сопоставления в значительно меньшей степени, нежели в явлении-объекте сопоставления.
Например: «Лошадь величиной с кошку», «Жизнь человека — один миг» и т. п.
Многие литоты являются фразеологизмами или идиомами: «черепашьи темпы», «рукой подать», «денег кот наплакал», «небо показалось с овчинку».
Литота есть в народных и литературных сказках: «Мальчик-с-пальчик», «мужичок-с-ноготок» «девочка-дюймовочка».
В комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» Молчалин говорит:
Ваш шпиц — прелестный шпиц, не более напёрстка!
Я гладил всё его; как шёлковая шёрстка!
К литоте часто обращался Н. В. Гоголь. Например в повести «Невский проспект»: «такой маленький рот, что больше двух кусочков никак не может пропустить», «талии, никак не толще бутылочной шейки». Или вот фрагмент из повести «Шинель»: «Он вынул шинель из носового платка, в котором её принёс; платок был только что от прачки, он уже потом свернул его и положил в карман для употребления».
Н. А. Некрасов в «Песне Ерёмушке»: «Ниже тоненькой былиночки надо голову клонить». В поэме «Крестьянские дети» он использовал фольклорное выражение «мужичок с ноготок»:
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведёт под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах… а сам с ноготок!
На литоте построено целое стихотворение К. С. Аксакова «Мой Марихен так уж мал». П. И. Чайковский положил на музыку текст одной из публикаций этого стихотворения с другим именем заглавного персонажа (из сборника А. Н. Плещеева) под названием «Детская песенка. Мой Лизочек» [3] :
Мой Лизочек так уж мал,
Так уж мал,
Что из листика сирени
Сделал зонтик он для тени
И гулял.
Мой Лизочек так уж мал,
Так уж мал,
Что из крыльев комаришки
Сделал две себе манишки
И — в крахмал…
Троп смягчения
Литотой (иначе: антенантиозис или антенантиоз) также называется стилистическая фигура нарочитого смягчения выражения путём замены слова или выражения, содержащего утверждение какого-то признака, выражением, отрицающим противоположный признак. То есть предмет или понятие определяется через отрицание противоположного. Например: «умен» — «не глуп», «согласен» — «не возражаю», «холодный» — «не тёплый», «низкий» — «невысокий», «известный» — «небезызвестный», «опасный» — «небезопасный», «хорошо» — «неплохо». В этом значении литота есть одна из форм эвфемизма.
Воистину, Хильдебург
тогда не радовалась
ни доблести фризов
ни мощи данов,
когда любимые
и сын и брат её
оба пали в противоборстве.
…а любовь к жене охладеет в нём
(Литота, указывающая на то, что герой прогонит жену.)
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Верь: я внимал не без участья,
Я жадно каждый звук ловил.
Огонь ружейный между скал
Не мало бешеных проклятий,
Не мало жизней вырывал.
См. также
Примечания
Литература
Ссылки
 |
Риторические фигуры