майсу по еврейски что такое

По вашим многочисленным просьбам и заявкам, мы создаем эту тему и надеемся, что вы примите активное участие в ее развитии.
Будем рады, если вы поделитесь со всеми притчами, майсами, байками и историями, которые вы знаете.

На иврите, слово Хохма означает – мудрость, на идиш – шутка. Маасе на иврите – событие, свершившийся факт, на идиш майсе – поучительная история с юмором (или без).
Ребе Шолом из Любавичей говорил: «Тот, кто доверяет всем майсам про цадиков – дурак, тот, кто повально отвергает их подлинность – апикойрес (маловер, человек, полагающийся только на своё «я»)». В каждой шутке есть доля шутки, а остальное – правда. Неизвестно, какими были бы сегодня евреи без «еврейского юмора», если б не вкладывали свою мудрость и жизненный опыт в шутки, хохмы и майсы.
Не все майсы – реально произошедшие события, но может быть, это и не так важно? Почитайте майсы, может тогда лучше поймёте «этих евреев»?

Ребе Зусе (**) надо было вернуть долг к утру, а денег не было.
Ученики заволновались, откуда добыть деньги, а ребе был спокоен. Он взял лист бумаги и написал двадцать пять способов, которыми могут прийти деньги, а на отдельной бумажке написал еще один, двадцать шестой.
Наутро деньги откуда-то пришли. Тогда ученики взяли, составленный из 25 способов список, но в нем не оказалось случая, благодаря которому пришли деньги. А реб Зуся открыл отдельную бумажку. Там было написано : «Б-г не нуждается в советах ребе Зуси!»

(**) р.Зуся из Аннополя (Аниполи), герой многих хасидских преданий. Родной брат р.Элимелеха из Лежайска (Лижанска), основателя польской ветви хасидизма.

— Сказал молодой хасид рабби Лейбу:
— Посмотрел я на этот мир: какой ужас!
Сказал рабби Лейб:
— А кто сказал тебе, что ты видел мир? Ты видел своё отражение в нём.

Чтобы спасти от уничтожения Сдом, нужно было десять праведников. Чтобы уничтожить мир, довольно и одного дурака.

В Торе дано евреям 613 заповедей: 248 повелений и 356 запретов. Все повеления говорят об одном: будь разумен. Все запреты говорят: не делай глупостей.

Свои физические недостатки человек видит в зеркале, духовные – в ближнем.

Старость не зависит от возраста; есть люди, которые рождаются стариками. Я своими глазами видел, как пекут чёрствый хлеб.

Когда Всевышний проклял змея, Он сказал: «… прах будешь есть во все дни жизни». Разве это проклятие? Каждый был бы рад питаться тем, что можно найти без труда и в изобилии. Но нет проклятия страшнее: Всевышний даёт тебе изобилие на всю жизнь. И словно говорит: с тобой Я разобрался, иди и больше Мне на глаза не попадайся.

Утром проснулся живой.
Разве не повод для счастья?
Пусть выпадает не часто,
Хватит с лихвой.

Мудрость не в том, чтобы отличать добро от зла, а в том, чтобы творить добро и воздержаться от зла.

Однажды к Ребе пришёл некий хасид, владевший мастерской по изготовлению галош.
– Как дела? – спрашивает Ребе.
— Слава Б-гу – отвечает хасид – в прошлом году мы продали много галош, получили большую прибыль.
— А как жизнь? – снова интересуется Ребе.
— И жизнь ничего себе – говорит гость – в последний месяц погода стоит плохая, всё дожди да дожди, значит, людям нужно много галош.
И какой бы вопрос Ребе ни задал, гость всякий раз сводил ответ к своей работе. Покачал головой Ребе и промолвил: «Видел я ноги в галошах, но чтобы в галоше оказалась голова – это что-то несусветное».

Утром проснулся живой.
Разве не повод для счастья?
Пусть выпадает не часто,
Хватит с лихвой.

Как-то в молодости он остановился на постоялом дворе, хозяина которого хорошо знал. Это был простой набожный еврей, цельный и честный человек. Но на этот раз его поведение удивило ребе: еврей явно оставил Тору и заповеди Всевышнего!

Ребе ужаснулся и без обиняков потребовал у старого знакомого объяснения.

— Был здесь неделю назад постоялец — ассимилированный еврей. Он доказал мне, как дважды два — четыре, что нет в этом мире Хозяина, что нет в мире Суда и нет Судьи.

— Как?! — спросил ребе, — как можно доказать, что нет Всевышнего?

— Очень просто, — ответил хозяин, — он вытащил из сумки кусок сала и сказал мне: «Сейчас я откушу кусок. Если Б-г есть — Он поразит меня на месте молнией. Если я останусь в живых — стало быть, вся Тора — вымысел». Сказал — и сделал: откусил кусок сала — и ничего с ним не случилось. И понял я, ребе, что нет никакого Б-га, все — сказки и предрассудки.

Хотите верьте, хотите — нет, но ребе ничего не ответил еврею.

Ответ пришел несколько часов спустя, словно сам собой. В зал вошел сын хозяина трактира и с гордостью показал отцу и гостям грамоту: он отличился в учебе, особенно отмечались в грамоте его старание и успехи в пении. Подозвал его к себе ребе и сказал:

— Спой для нас, мальчик. Мы хотим убедиться в том, что ты и в самом деле умеешь петь.

И ответило еврейское мудрое дитя:

— Простите, но я не должен вам доказывать, что умею петь: я уже пел перед комиссией знатоков пения и с успехом прошел экзамен. С сегодняшнего дня я не обязан «доказывать себя» каждому встречному-поперечному — грамота свидетельствует о моих талантах.

Улыбнулся ребе и сказал отцу певца:

— Слова твоего сына — ответ не только мне, но и тому постояльцу, который поколебал твою веру. Даже ребенок не хочет и не может изо дня в день и ежечасно подвергаться экзаменам и проверкам. А Всевышний? Неужели ты думаешь, что мы можем испытывать Его, когда нам вздумается?!

Он, да будет Имя Его благословенно, «показал Себя» в чудесах и великих знамениях, когда выводил праотцев наших из дома рабства. Он, да будет Имя Его благословенно, говорил с праотцами с горы Синай в огне, дыму и звуках шойфара. Он, да будет Имя Его благословенно, кормил их в пустыне и поил их среди безводных песков. Он, да будет Имя Его благословенно, даровал им Землю обетованную и победу над народами, населявшими ее.

Сколько же раз будем требовать у Него доказательств?! Не Он должен ежедневно «доказывать Себя», а мы, народ Его.
Источник: «Шомрей Шабос»
ITokarev

Вскоре зал наполнился до отказа. Толпа милосердно скрывала спящего пьяного от всех, кроме стоявших рядом. Когда солнце уже готовилось опуститься за горизонт, все смолкли. Ребе вошел в зал и проследовал к своему месту у восточной стены. По знаку ребе открыли Арон Койдеш и габай начал доставать свитки Торы, готовясь к молитве “Коль Нидрей”.

И именно в этот момент пьяный восстал ото сна, поднялся на по ступенькам на биму, стукнул по ней кулаком и провозгласил: “Нэум ато горэйсо” (начальные слова Акафот, молитвы, которую читают в Симхат-Тора). Наверное, увидев переполненный зал, свитки Торы, которые достали из открытого ковчега, которые он видел затуманенным взглядом, пьяный решил, что сейчас Симхат-Тора и начинаются Акафот. Он перепутал самый торжественный момент года с самым веселым.

Возмущенная толпа уже готова была вышвырнуть этого человека из синагоги, но в этот момент ребе повернулся и сказал: “Оставьте его. Для него уже настало время Акафот. Он уже там”.

На следующий вечер, когда ребе сидел со своими хасидами за праздничной трапезой, которая начинается после окончания поста, он рассказал им историю реб Шмуэля, который был пьян во время Коль Нидрей.

Утром, в канун святого дня Йом-Кипур, реб Шмуэль услышал о еврее, которого вместе с женой и шестью детьми посадили в тюрьму за то, что он не смог заплатить за заведение, которое он арендовал у местного помещика. Реб Шмуэль пошел к помещику и попросил его освободить еврея. Но помещик был непреклонен: “До тех пор, пока я не увижу каждую копейку, которую мне должен этот еврей, он и его семья будут там, где они находятся сейчас. А теперь убирайся, пока я не спустил на тебя собак”.

Реб Шмуэль не мог допустить, чтобы еврейская семья сидела в тюрьме на Йом Кипур. Он отправился собирать нужную сумму, уверенный в том, что он закончит все дела до захода солнца.

Он ходил от дома к дому. Люди давали щедрые пожертвования, чтобы помочь еврею, попавшему в беду. Но реб Шмуэлю все равно не хватало трехсот рублей. Где он сможет найти такие большие деньги в столь поздний час? Проходя мимо корчмы, он увидел хорошо одетых молодых людей, сидевших и выпивавших. Игра в карты была в полном разгаре. На столе лежала большая стопка банкнотов, золотые и серебряные монеты.

Сначала реб Шмуэль сомневался, стоит ли ему подойти к ним. Чего можно было ожидать от евреев, которые в канун этого святого дня сидят в корчме, пью водку и играют в карты? Но, поняв, что это его последняя надежда, он подошел к их столу и рассказал о беде, постигшей еврейскую семью.

Сначала они хотели отпустить его ни с чем. Но потом одному из них пришла в голову “веселая” идея: напоить благочестивого еврея в канун Йом Кипур. Он заказал большой стакан водки и сказал реб Шмуэлю: “Выпей ее залпом, и я дам тебе сто рублей”.

Реб Шмуэль перевел взгдяд со стакана на стопку банкнотов, которые молодой человек держал перед ним. Если не считать глотка “лэхаим” по субботам и на свадьбах, реб Шмуэль пил дважды в год – на Пурим и на Симхат-Тора, когда каждый хасид подпитывает святую радость этих дней щедрой дозой водки, чтобы тело радовалось вместе с душой. И количество водки в стакане, который был больше похож на кувшин, чем на стакан, значительно превышало то, сколько он мог выпить за два этих праздника вместе взятых. Но реб Шмуэль взял стакан и выпил водку.

Молодой человек вскрикнул “браво” и протянул реб Шмуэлю сто рублей. У реб Шмуэля голова уже закружилась от водки. Он сказал: “Но этого недостаточно! Мне нужны еще двести рублей, чтобы освободить бедную семью из тюрьмы”.

“Договорились!”, – воскликнул шутник. “Сто рублей за стакан. Еще водки нашему пьющему другу!”

Двумя стаканами и двумястами рублями позже реб Шмуэль шатаясь вышел из корчмы. Его затуманенный водкой разум не обращал внимания ни на что: ни на взгляды односельчан, торопящихся закончить последние приготовления к Йом-Кипур, ни на яростный лай собак помещика, ни на слезы радости и благодарность спасенной семьи. Он знал только одно. Он должен отдать деньги помещику и попасть в синагогу. Потому что он знал, что, если он зайдет домой поесть, он не успеет в синагогу на Коль Нидрей.

“В Рош-Ашана”, – продолжил ребе, “мы принимаем власть Небес и провозглашаем Б-га царем вселенной. Сегодня мы молились, постились и каялись, стараясь очистить наше прошлое и осветить будущее. Теперь нам предстоит Суккот, когда мы реализуем достигнутое во время Грозных дней через особую заповедь этого праздника – радость, которая достигает кульминации в Симхат-Тора во время Акафот. Но реб Шмуэль уже там. Когда он провозгласил Акафот во время Коль Нидрей прошлым вечером, он не ошибся. Для нас только начинался Йом-Кипур, а у него уже наступила Симхат-Тора”!

Добавлено (25.10.2011, 18:26)
———————————————
В середине 20-х годов молодой еврей пришёл к известному нью-йоркскому раввину и заявил, что хочет изучить Талмуд.

— Ты знаешь арамейский? — спросил раввин.

— А Тору в детстве учил?

— Нет, ребе. Но вы не волнуйтесь. Я закончил философский факультет Беркли и только что защитил диссертацию по логике в философии Сократа. А теперь, чтобы восполнить белые пятна в моих познаниях, я хочу немного поучить Талмуд.

— Ты не готов учить Талмуд, — сказал раввин. — Это глубочайшая книга из всех, написанных людьми. Но раз ты настаиваешь, я устрою тебе тест на логику: справишься — буду с тобой заниматься.

Молодой человек согласился, и раввин продолжил.

— Два человека спускаются по дымоходу. Один вылезает с чистым лицом, другой — с грязным. Кто из них пойдёт умываться?

У молодого философа глаза на лоб полезли.

— Это тест на логику?!

— Ну, конечно, тот, у кого грязное лицо!

— Неправильно. Подумай логически: тот, у кого грязное лицо, посмотрит на того, у кого лицо чистое, и решит, что его лицо тоже чистое. А тот, у кого лицо чистое, посмотрит на того, у кого лицо грязное, решит, что сам тоже испачкался, и пойдёт умываться.

— Хитро придумано! — восхитился гость.

— А ну-ка, ребе, дайте мне ещё один тест!

— Хорошо, юноша. Два человека спускаются по дымоходу. Один вылезает с чистым лицом, другой — с грязным. Кто из них пойдёт умываться?

— Но мы уже выяснили — тот, у кого лицо чистое!

— Неправильно. Оба пойдут умываться. Подумай логически: тот, у кого чистое лицо, посмотрит на того, у кого лицо грязное, и решит, что его лицо тоже грязное. А тот, у кого лицо грязное, увидит, что второй пошёл умываться, поймёт, что у него грязное лицо, и тоже пойдёт умываться.

— Я об этом не подумал! Поразительно — я допустил логическую ошибку!

Ребе, давайте ещё один тест!

— Ладно. Два человека спускаются по дымоходу. Один вылезает с чистым лицом, другой — с грязным. Кто из них пойдёт умываться?

— Ну: Оба пойдут умываться.

— Неправильно. Умываться не пойдёт ни один из них. Подумай логически: тот, у кого лицо грязное, посмотрит на того, у кого лицо чистое, и не пойдёт умываться. А тот, у кого лицо чистое, увидит, что тот, у кого лицо грязное, не идёт умываться, поймёт, что его лицо чистое, и тоже не пойдёт умываться.

Молодой человек пришёл в отчаяние.

— Ну поверьте, я смогу учить Талмуд! Спросите что-нибудь другое!

— Ладно. Два человека спускаются по дымоходу:

— О Господи! Ни один из них не пойдёт умываться.

— Неправильно. Теперь ты убедился, что знания логики Сократа недостаточно, чтобы учить Талмуд? Скажи мне, как может быть такое, чтобы два человека спускались по одной и той же трубе, и один из них испачкал лицо, а другой — нет?! Неужели ты не понимаешь? Весь этот вопрос — бессмыслица, и если ты потратишь жизнь, отвечая на бессмысленные вопросы, то все твои ответы тоже будут лишены смысла!
ITokarev

Реб Мендл Футерфас провел многие годы в сталинских лагерях, но, как ни странно, он говорил, что это были лучшие годы его жизни.

С реб Мендлом в лагере отбывал срок за свою преданность царю старый казак. Несмотря на то, что казаки зачастую бывали ярыми антисемитами, этот и раби Мендл были большими друзьями. Однажды длинной, холодной зимней сибирской ночью, когда они сидели в бараке (охранники боялись выпускать их на работу в темноте), казак раскрыл душу перед реб Мендлом, начав вспоминать о. своем коне.

Когда он начал говорить, его глаза стали влажными от слез, а голос задрожал.

Но иногда на глаза казакам попадался «бешеный» конь (такой был не в каждом табуне). Едва выйдя из воды на другом берегу, он оборачивался, смотрел на реку и, увидев гибнущих собратьев, снова кидался в воду. Подплыв к тонувшему коню, он хватал того зубами за гриву и тянул к берегу. Он просто не мог видеть, как погибают его братья. Этих-то коней казаки и ловили, а потом долгие месяцы приручали. Только из таких и можно было вырастить казачьих скакунов!»

Свет, исходивший от лица Маггида, так сильно поразил торговца, что стого времени он все чаще и чаще стал ходить в его дом и, в конце концов, тесно с ним сошелся. С того времени, однако, он постоянно терпел убытки в своей торговле и вскоре совсем разорился. Он пожаловался на это Маггиду, сказав, что обеднел после того, как стал его учеником. Маггид ответил: «Тебе известно, что говорят наши мудрецы: «Кто хочет стать мудрым, пусть идет на юг; кто хочет стать богатым, пусть идет на север». Что же делать тому, кто хочет быть одновременно и богатым, и мудрым?» Торговец не знал, что ответить на это. Маггид продолжал:

«Тот, кто думает о себе, что является ничем, и кто в самом деле делает себя ничем, возрастает духовно, а дух не нуждается ни в каком месте: он может в одно и то же время быть и на севере, и на юге». Эти слова глубоко задели сердце торговца, и он воскликнул: «Но моя жизнь закончена!» — «Нет, нет, — возразил Маггид, — ты только начинаешь свой путь».
ITokarev

Каждый день старый водонос проходил с ведрами, полными воды, мимо иешивы. Зачастую у главного входа в иешиву он видел рабби Исраэля Баал Шем Това, ведущего беседы с учениками. Завидев водоноса, Баал Шем Тов прерывал беседу и обращался к старику со словами: «Берл, добрый человек, как твои дела?» Водонос с почтением отвечал: «Слава Б-гу!» и продолжал свой путь.

В один из таких дней водонос выглядел очень печальным. «Ребе, с твоей стороны, конечно, очень мило, что ты обращаешь внимание на такого бедняка, как я, но как, по твоему, идут мои дела? Отнюдь не прекрасно! Изо дня в день я таскаю эти тяжелые ведра. У меня болит спина, я старею… Мои башмаки развалились, но денег на новые нет. Семья у меня большая, а прокормить ее я не могу. Детям нужна еда, одежда и… ой, лучше не начинать… А хозяевам больших домов, что на другом конце города, нужно все больше и больше воды, и построены эти дома на самом верху холма, а ведра с водой так тяжелы, что я очень сильно устаю, таская их…» Тяжело вздохнув, водонос подхватил ведра с водой и продолжил свой путь, волоча ноги и согнув спину. Баал Шем Тов не сказал ни слова.

Спустя несколько дней водонос вновь проходил мимо иешивы, у входа в которую стоял Баал Шем Тов с учениками. «Берл, рад тебя видеть! Как дела?» — воскликнул ребе. Водонос остановился. Он сиял от счастья. «Слава Б-гу, Ребе, у меня все в порядке. У меня есть работа и зарабатываю, чтобы прокормить свою семью. Всевышний благословил меня большой семьей и такими милыми детьми. Я счастлив, потому что могу прокормить их и оплатить их обучение. В новых домах, которые построены на самом холме, всегда нужно много воды, а значит, я зарабатываю еще больше. Слава Б-гу! Спасибо, что интересуешься, как идут дела у такого простого человека, как я. Слава Б-гу, который так добр ко мне!»

Баал Шем Тов улыбнулся и благословил водоноса. Тот подхватил свои ведра и с улыбкой продолжил свой путь, глядя на отражение солнца в воде. Ученики Баал Шем Това не верили своим глазам. Почему старый водонос внезапно стал таким счастливым, несмотря на то, что по-прежнему таскал тяжелые ведра с водой в развалившихся ботинках? Баал Шем Тов знал, о чем думают ученики. «Вы слышали, что сейчас сказал Берл?» — спросил он. «Он сказал «слава Б-гу», потому что знает, что благословения и все остальное приходит к нам от Б-га. Несколько дней назад он наверняка забыл об этом и не хотел благодарить Всевышнего за то, что имеет, и был очень расстроен. Даже в трудную минуту нам есть за что благодарить и восхвалять Творца. Мы признаем, что все, что имеем, получаем от Б-га, и нам становится лучше. Сегодня ведра с водой, которые носит Берл, так же тяжелы, как и несколько дней назад, он по-прежнему беден, но он изменил свое видение мира. Сегодня он видит, что имеет настоящую ценность, и понимает, что все это у него есть благодаря Творцу. Именно поэтому он счастлив и доволен».

Огонек свечи ярко горел. Ребе вместе с хасидами пели «Маоз цур» и другие ханукальные песни. Внезапно пламя свечи задрожало, хотя в дом не проникало ни малейшего дуновения ветра. Огонек будто танцевал. Или боролся с кем-то. И вдруг пламя исчезло!

Оно не потухло, дыма тоже не было. Его просто не было на месте, как будто кто-то его забрал. Ребе задумался. Его помощник хотел было зажечь новый огонь, но ребе остановил его. Он подал знак, чтобы хасиды продолжили пение. В перерывах между песнями ребе говорил о Торе. Вечер прошел прекрасно, и хасиды, казалось, забыли об исчезнувшем пламени первой ханукальной свечи. Около полуночи тишину нарушил скрип колес подъехавшей к дому повозки. Дверь распахнулась, и на пороге возник хасид, живший в отдаленной деревне. Одежда на нем была порвана и испачкана, по распухшему лицу струилась кровь. Но глаза его излучали радость. Умывшись и отдышавшись, он сел за стол и начал свой взволнованный рассказ.

— Я не в первый раз еду через лес в Меджибож и прекрасно знаю дорогу. Но на этой неделе была страшная вьюга, и мне пришлось ехать очень медленно. Я волновался, что могу опоздать и не встретить Хануку вместе с ребе. Я настолько испугался, что решил не пережидать непогоду и продолжить путь.

Должен признать, что это решение было неразумным, но понял это я слишком поздно. Прошлой ночью на меня напали разбойники. Решив, что если человек выбрался в такую погоду на дорогу, значит это богач, чье дело не терпит промедлений; они потребовали, чтобы я отдал им все свои деньги. Я пытался им что-то объяснить, умолял их, но они не верили, что денег у меня нет. Они выхватили поводья лошади и забрались в повозку. Двое уселись по обе стороны от меня, чтобы не дать мне сбежать, и повезли к своему главарю, чтобы тот решил, что со мной делать. Пока бандиты ждали своего главаря, они допросили меня, обыскали и перетрясли всю повозку. Затем они принялись бить меня, пытаясь выведать секрет, где же я прячу деньги. Я говорил им правду, но они мне не верили.

Я снова очень испугался. Пережитые несчастья и так глубоко запали мне в душу, а впереди меня ждало неизвестно что. Но подумав о том, как я буду счастлив рядом с ребе, я отбросил все сомнения и, забрав лошадь и повозку, устремился вперед.

В лесу меня окружила тьма. Я слышал рядом с собой крики диких зверей. В какой-то момент мне показалось, что меня окружает стая волков. Я прижался к шее лошади и пустил ее галопом. Но конь заартачился, испугавшись темноты. Я не знал, что делать дальше. В этот момент перед повозкой возник огонек и поплыл в воздухе. Лошадь послушно последовала за ним. Волки разбежались, а я поехал на огонек. На подъезде к городу я выбросил в канаву платок. Кто знает? Может быть, маленькое пламя свечи поможет этим бандитам встать на путь исправления.

«Когда армия Тухачевского в гражданскую смуту готовилась к своему бесславному походу на Варшаву, многие евреи из тех же мест тоже двинулись на запад. Ночами шли, связав жалкий скарб в узлы; тайком крались по проселкам, опасаясь близко выйти к большой дороге, где запросто можно было наткнуться на красный дозор, но и не теряя тракта из виду, а ко всему прочему, еще и старательно обходя стороной каждую деревню, чтобы мужики не убили и не ограбили. Так, между двумя опасностями — дорогой и мужиками, и бежали, согнувшись, за проводником, который знал, где можно пересидеть днем, а с темнотой опять подняться и идти, идти, идти. Куда идти-то? Представьте себе картину — мы как тени в ночи. Измучены женщины и дети, ничего не видно. Где-то впереди сдавленный шепот вожатого, за полем лай деревенских собак, страшно! Детям плакать не велят, все валятся с ног, снега по колено. Повезло еще, что не холодно, но к утру подморозит, костра не разведешь, мерзнем от собственного пота. И пусть весь поход — на пару дней и ночей, до границы бы дойти, все равно не по себе, зябко и на душе отчаянье: вокруг война, теряем родных, что впереди — неизвестно. Главное — выжить.

Идем по снежной целине уже пять часов, силы на исходе. Привал на полчаса, не больше. Надо спешить, где-то здесь стоят войска, по ночам близкая стрельба, если начнут палить — так сразу со всех сторон. Сидим в сугробе, тяжело дышим, собственного пара изо рта боимся. И вдруг реб Ицик, самый пожилой из нашего отряда, потерявший семью, шепотом обращается к проводнику: — Можно зажечь огонек? Только один, маленький. — Какой огонек, — хрипят на него со всех сторон, — совсем рехнулся. Увидят с дороги. — Маленький огонек, — отвечает, — крохотный. Сегодня первый вечер Хануки. Как произнес слово, так мы и притихли, припомнив, что и в самом деле сегодня наступает Ханука, а мы забыли в суматохе сборов и побега. — Нет, — принимает решение проводник, — никаких Ханук! Сидеть тихо и ждать команды, когда снова пойдем. — Да вот же, — тянет свое реб Ицик, — сарай разрушенный рядом. Войдем на секундочку, зажжем, свеча со мной, посидим как люди — и двинемся дальше. В лице проводника сомнение, он тоже еврей. Секундочку?

Ну, если остальные не против, почему не войти как люди? Мы не против, мы, можно сказать, впервые в жизни рискуем остаться без ханукальных огней. Мы вообще рискуем многим, но почему не зажечь, если есть секундочка и свеча? Заходим, еле дышим, реб Ицик возится со свечой, вернее с двумя, первая «шамаш», чиркает спичками, все на него шикают, он сопит, снова чиркает. Вот осветилось его лицо, он зажигает маленькую свечу, она трещит, огонек чудом держится на худом фитильке. Негромко произносятся благословения, кто-то всхлипывает, отвечаем: «Амен». От зажженной свечи он зажигает вторую, уже закрепленную на ящике. Садимся и молчим пять минут, не меньше, даже проводник сидит с нами, неотрывно смотрит на дрожащий свет, о чем-то вспоминает, и видно, что готов расплакаться, как все мы.

Переводим взгляд на детину, тот тоже застыл — стоит и смотрит. Пауза затягивается, уже сзади его подталкивают: ну чо, командир, прикажешь вязать или так порубаем? Он оглядывается на своих: а ну, братва, наружу! Братва недовольно выходит из сарая, а он стоит над нами, не отводя взгляда от огонька свечи. Видно, как часто моргает, в глаз попала сажа от факелов. И вдруг — выходит вслед за своими. Слышна команда «по коням», топот, храп лошадей, крики, все дрожит — и затихает в морозном воздухе: уехали.

Мы тихо поднимаемся. Тихо берем свои узлы. Уходим. В свой неизбывный поход. Чудо Хануки. Кто мог знать, что на нас наткнется отряд свирепого Железняка, матерого вояки и революционера уже во втором поколении? Кто мог предположить, что он явится перед нами, перепуганными беженцами, ровно в тот момент, когда будет зажжена первая свеча? И думалось ли нам, что именно в эту секунду вспыхнет в его революционном мозгу воспоминание далекого детства, когда он сидел в доме своего дедушки, на столе горели такие же огни и вся семья пела торжественный ханукальный мотив? Мы не пели, а он, Железняк, вспомнил — и ушел своей дорогой, чтобы не мешать нам идти своей. » Говорят, есть такая легенда, что внук грозного командира, а может быть, правнук, родословной нам не показывали, обитает ныне в Иерусалиме или где-то в соседних селениях. Причем каждый год зимой, с началом последней недели месяца кислев, зажигает в своем доме восьмисвечник. На Хануку принято рассказывать добрые истории. Хотя, по правде говоря, неизвестно, насколько добра наша история. Сознаемся, может быть, все происходило не так: отрядом конников верховодил не революционный командир Железняк, а местный атаман Халупа, обычный бандит — в роду ничего еврейского на двадцать поколений во все стороны.

Свечу он даже не заметил. Да и из сарая никого не выпустили, порубали всех тут же, на месте, никто толком крика не издал, даже дети, один реб Ицик только и пытался кого-то ухватить за полу шинели, да быстро остыл. И нету нас теперь — ни нас, ни наших потомков, которым бы жить да жить, строить социализм в России, потом бежать от немцев на восток, обратной дорогой, затем возвращаться и хоронить друг друга, опять как-то жить, устраиваться, робко размножаться, уже никогда не вспоминая про Хануку с ее огнями, переезжать в Израиль (или не переезжать), читать этот рассказ и так далее. Или не читать. Про то, как все обернулось чудом. Ибо, не зайди мы сюда, в этот промозглый сарай, так убили бы прямо в сугробах при дороге, без свечей, без воспоминаний о мифическом дедушке-еврее и ханукальных гимнах. Известно только одно: эту историю, вернее сказку, потому что конец счастливый, а других не бывает, услышали мы, оказавшись на Хануку в гостях в израильской семье древнего раввинского рода по фамилии Залезник. Родственники, быть может, или потомки, кто ж теперь установит, спросить абсолютно некого.
Утром проснулся живой.
Разве не повод для счастья?
Пусть выпадает не часто,
Хватит с лихвой.

Эта история произошла около 100 лет назад в Багдаде, во время субботней трапезы у Авраhама Пинхаса, богатого еврейского купца. Обычно за столом у мистера Пинхаса собиралось много гостей, но в эту субботу был только один богатый человек, которого он пригласил из синагоги. Гость испытал благоговейный страх от богатства вокруг, толстых персидских ковров, инкрустированных золотом блюд и красиво украшенных стен. Только одна вещь привела его в замешательство: посредине стола стояла старая разбитая бутылка, выглядевшая так, будто двадцать лет назад в ней хранилось оливковое масло. Когда хозяин заметил, с каким изумлением его гость смотрел на бутылку, он произнес: «Я вижу, вы желаете узнать об этой бутылке. Хотите услышать удивительную историю?» Когда гость согласно кивнул, он начал рассказ: — Мой отец был уважаемым купцом здесь в Багдаде, но он всегда был занят и оставил меня под опекой моего дедушки. Каждое утро дед будил меня, следил, чтобы я мыл руки, произносил утренние молитвы и не забывал позавтракать.

Затем каждый раз, перед тем как я уходил в школу, он целовал меня в лоб, поднимал руки к небу и говорил: «Ваани, оно ани во?» («А я, куда я пойду?!»). Позже — в иешиве — я узнал, что эти слова выкрикнул Реувен, когда обнаружил, что Йосефа нет в яме, и что спасти его невозможно (Брейшис, 37:30). Но я не знал, какое отношение это имеет ко мне. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, случилась трагедия: мой дедушка умер. Некому было заботиться обо мне утром, так что я начал ходить на работу со своим отцом. Отец старался следить, чтобы я молился и учился понемногу, но он всегда был очень занят, а бизнес, которым он занимался, очаровал меня, и я перестал уделять много внимания своим занятиям. Затем, два года спустя, меня постигла другая трагедия: мой отец скоропостижно скончался и теперь, помимо того, что я остался один, была еще одна проблема — что делать с бизнесом? Мне предоставили выбор: или продать дело и выручить деньги, или попытать удачу, управляя делом некоторое время, и я решил, несмотря на советы друзей, попробовать последнее. Я чувствовал себя в бизнесе, как рыба к воде.

Прошло немного времени, и я начал заключать большие деловые сделки с лучшими торговцами. Но я стал чувствовать себя не в своей тарелке одетым в кипу и цицис, когда не мог есть со всеми, а соблюдение Субботы мешало установлению связей с партнерами. Поэтому я постепенно перестал быть столь религиозным, и обнаружил, что чем больше заповедей я опускал, тем удачливее я становился. Прошло несколько лет, я поднимался выше и выше (а может — опускался ниже и ниже. ), пока однажды, когда я шел домой после заключения действительно большой сделки, я заметил юного еврейского мальчика, возможно, тринадцати лет, который сидел на тротуаре и плакал.

Знаете, как это бывает — когда ты счастлив, то не можешь видеть кого-то несчастным, правда? Поэтому я подошел к нему и спросил, что случилось. «О, благодарю вас за участие, — сказал он, — но это связано с еврейством, не думаю, что вы сможете понять». Когда он произнес эти слова, я почувствовал, будто кто-то ударил меня ножом в самое сердце. «Тебе следует знать, что я еврей, — сказал я ему. — Я даже немного изучал Талмуд в иешиве». «О, извините, — ответил мальчик, — я не хотел причинить вам беспокойство. Просто мне так плохо. Знаете, у нас нет денег, — он посмотрел на меня и вытер глаза рукавом рубашки. — Мой отец недавно умер, и моей матери приходится работать, чтобы прокормить нас, меня и моих шестерых братьев и сестер, так что дела неважные. А сегодня мама сказала, что вечером Хануко, и нужно обыскать весь дом, чтобы найти деньги на масло и зажечь светильник, и что, возможно, Всевышний сделает для нас чудо Хануко и мы что-нибудь найдем. Мы обыскали везде и уже были готовы сдаться, когда моя маленькая сестра нашла монету за одним из выдвижных ящиков. Мы все были так счастливы! Тогда моя мама сказала мне бежать в магазин и купить масло.

Я побежал и успел купил масло перед самым закрытием магазина. Я шел домой, держа в руках бутылку, и мечтал. Я представил, как приятно будет зажечь ханукию, и как все будут улыбаться. Я вспомнил, как теплый желтый свет освещал наши лица, и все выглядели такими чистыми и счастливыми. Может, мы даже будем петь и танцевать, как в прошлом году. Может быть, Всевышний действительно пришлет Мошиаха в этот раз, как говорит мама, и тогда она снова будет улыбаться. Я шел быстрее и быстрее, я был так возбужден.

Сегодня Хануко. А потом. я споткнулся. Я упал на улице и бутылка выпала из моих рук! Я с ужасом наблюдал, как она приземлилась на камень и разбилась! И все масло разлилось. и оно они во?!» Мальчик снова заплакал, но когда я услышал эти слова, я вспомнил своего дедушку и понял, что он имел в виду — должно быть, он знал, что это случится. Эта разбитая бутылка — я! А разлитое масло — моя еврейская душа, я потерял свою еврейскую душу! Будто в трансе, я достал из кармана пачку денег, отдал ее мальчику и сказал ему вернуться в магазин, постучать в окно и просто сказать продавцу: «Меня послал Авраhам Пинхас». «Иди! — сказал я ему. — Купи, что захочешь, счастливой Хануки! Иди.» Когда мальчик ушел, я поднял бутылку с дороги и принес ее домой, все еще в шоке.

Я долго стоял и смотрел на ту разбитую бутылку, рыдая. Затем мне пришла в голову мысль: «Еврей не может потерять своей еврейской души. Может, я ее игнорировал или усыпил, но я уверен, она все еще здесь». Поэтому я достал из сундука дедушкину ханукию, стер с нее пыль, нашел немного масла и фитиль и зажег первую свечу. Свет! Я почувствовал, что ожил. Я даже решил,что сделаю вот что. Я начну надевать тфилин с завтрашнего утра! Следующим вечером я зажег две свечи и решил с этих пор есть только кошерную еду. А на другой вечер, что начну изучать Тору. А потом я решил снова начать соблюдать Субботу. Когда наконец в последний вечер горели восемь свечей, я почувствовал, что стал другим человеком. Обновленным человеком. Свечи Хануко спасли меня. Вот почему я храню разбитую бутылку — чтобы она напоминала миг, где я был, и как чудо с маслом спасло мою жизнь. Пусть свечи Хануко принесут настоящий мир и благословение всему человечеству, и пусть Всевышний пришлет нам Мошиаха сейчас, тогда мы сможем снова зажечь Менору в святом Храме и радоваться вместе со всеми евреями в Иерусалиме!

Утром проснулся живой.
Разве не повод для счастья?
Пусть выпадает не часто,
Хватит с лихвой.

Oднажды рабби Исроэль Баал-Шем-Тов проезжая местечко неподалеку от Брод, решил остановиться на постоялом дворе, хозяином которого был один из его хасидов.

Трактирщик, преисполненный радости и трепета, приготовил трапезу по случаю приезда своего учителя, не переставая благодарить Всевышнего за то, что Он удостоил его такой великой чести – принимать своего Ребе как гостя.

Даже когда трактирщик позже встречался со своим Ребе, он не вспоминал о письме, да и сам рабби Исроэль не спрашивал его об этом.

С тех пор прошло семнадцать лет. В жизни трактирщика наступили тяжелые времена. Его дела пришли в упадок, и он вскоре был вынужден распродать всю свою собственность, чтобы хоть как-то прокормить семью.

Однажды, под старым шкафом, который он как раз собрался продать, трактирщик обнаружил сложенный лист бумаги, на котором рукой рабби Исраэля Баал-Шем-Това было написано “Членам правления общины Брод” и стояли два имени. Трактирщик вспомнил о просьбе семнадцатилетней давности и почувствовал великий стыд за то, что не исполнил поручение Ребе. Трактирщик не осмелился открыть письмо. Он решил, что отправится в Броды и передаст его адресатам. Ведь письмо, написанное самим Баал-Шем-Товом наверняка будет дорого для них и сейчас. Лошадей у трактирщика больше не было, нанять телегу ему было не на что и поэтому он пошел в Броды пешком.

Придя в город, трактирщику бросились в глаза необычное оживление и суматоха. Он поинтересовался, что происходит, и ему ответили, что сегодня – выборы новых членов правления общины. Когда же трактирщик стал расспрашивать о людях, чьи имена были указаны на письме, он с изумлением узнал, что письмо адресовано двум только что избранным членам правления.

Когда эти люди увидели письмо, они подумали, что это какая-то шутка – ведь Баал-Шем-Тов покинул этот мир семнадцать лет назад, когда им только-только исполнилось по тринадцать лет! “Чему вы удивляетесь? – спросил один из старожилов Брод. – Я лично знал Баал-Шем-Това. Его святой взор проникал сквозь время, и он предвидел многое из того, что должно было произойти”.

Молодые люди распечатали письмо и с удивлением прочитали.

Источник

• ← майсор класс что это
• майсу скажет что это →