за то что вам мой демон крутолобый
Подруга (1-17 — Цветаева)/1
| Точность | Выборочно проверено |
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.
Общественное достояние Общественное достояние false false
Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли!
И лучше — пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной —
Красноречив!
Я Вас люблю. — Как грозовая туча
Над Вами — грех —
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,
За то, что мы, что наши жизни — разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И тёмный рок,
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас — хоть разорвись над гробом! —
Уж не спасти!
За эту дрожь, за то — что — неужели
Мне снится сон? —
За эту ироническую прелесть,
Что Вы — не он.
LiveInternetLiveInternet
—Рубрики
—Музыка
—Поиск по дневнику
—Статистика
Марина Цветаева. Цикл стихов «Подруга»
Марина Цветаева. Цикл стихов «Подруга».
Они встретились в 1914 году. Марине Цветаевой было в то время всего 22 года. У нее муж и маленькая дочь – Ариадна. София Парнок оказалась почти на 9 лет старше. Вспыхнула любовь. В жизни случаются разные неожиданности. Оставим за рамками чувства двух поэтесс. Об этом написано достаточно много. Обратимся к поэзии. Важно, что в результате этой встречи появился замечательный цикл из 17 стихотворений под названием «Подруга». Именно так обозначила свое отношение к Софии молодая Марина Цветаева. Стихи буквально излучались из души Цветаевой с октября 1914 года по май 1915, целых 7 месяцев. И что бы ни говорили – читать их одно удовольствие.
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
— А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел.
Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
— А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод.
Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
— Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
25 октября 1914
Свободно шея поднята,
Как молодой побег.
Кто скажет имя, кто — лета,
Кто — край ее, кто — век?
Извилина неярких губ
Капризна и слаба,
Но ослепителен уступ
Бетховенского лба.
До умилительности чист
Истаявший овал.
Рука, к которой шел бы хлыст,
И — в серебре — опал.
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
10 января 1915
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом — пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, — должно быть,
Выздоравливаю от зимы.
Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов — не жаль!
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.
Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце — слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом…
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы,
13 марта 1915
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. — Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. — Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
Вознесение, 1915
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе…
Вы — в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…
Вечерние поля в росе,
Над ними — во́роны…
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
3 мая 1915
Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе… — Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
6 мая 1915
Когда-нибудь прелестное создание, Я стану для тебя воспоминанием,
За то что вам мой демон крутолобый
Я Вас люблю всю жизнь и каждый день
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2020
Цветаева Марина Ивановна (1892–1941) – русская поэтесса, представительница поэзии Серебряного века, прозаик, литературный критик, переводчица.
Родилась 26 сентября (8 октября новый стиль) 1892 года. Ее отец, Иван Владимирович Цветаев, был профессором Московского университета, известным искусствоведом и филологом, возглавлявшим Румянцевский музей. Он сам основал Музей изящных искусств. Мать – полька Мария Александровна Мейн – была талантливой пианисткой, но рано ушла из жизни.
Марина с раннего возраста показала свой талант. Она неплохо играла на фортепиано, в шесть лет написала первые стихи, причем впоследствии писала их и на французском, и на немецком языках, так как владела ими свободно. Произошло это потому, что начала она учиться в гимназии в Москве, а продолжила в Лозанне, в Швейцарии, после очередного переезда семьи перешла во французский интернат. После школы слушала в 1909 году в Сорбонне курс французской литературы. Продолжила обучение в Германии, в пансионе Фрайбурга.
В 20 лет Цветаева вышла замуж. Ей пришлось пережить годы Первой мировой войны, революцию в России. Гражданская война очень тяжело сказалась на моральном состоянии молодой женщины. Разрыв родины на белую и красную составляющие она не принимала и не одобряла. Ее муж сражался в рядах белогвардейцев. После рождения второй дочери Марина Цветаева сталкивается с черной полосой в жизни. Побег мужа за границу, крайняя нужда, голод. Сильно заболела старшая дочка Ариадна. Она выздоровела, но заболела и в трехлетнем возрасте умерла младшая Ирина.
Весной 1922 года поэтесса добивается разрешения эмигрировать из России к мужу. У них появляется сын.
У независимой Марины Цветаевой и русской интеллигенцией зарубежья, когда она была в эмиграции, существовали разногласия. Поначалу русская эмиграция приняла Цветаеву радушно. Но она не принимала участия ни в каких поэтических или политических направлениях. Ей «некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться», «одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей…» В итоге её стихи не печатали ни за границей, ни в России.
Свою жизнь в Европе Марина описывает так: «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход – от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода».
К 1930-м годам у Цветаевой обозначился разрыв с белой эмиграцией: «Моя неудача в эмиграции – в том, что я не эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху – там, туда, оттуда…»
В 1939 году Цветаевой удалось восстановить советское гражданство и вслед за мужем и дочерью возвратиться на родину. Она мечтала, что вернется в Россию «желанным и жданным гостем». Но этого не случилось: муж и дочь были арестованы, сестра Анастасия была в лагере. Цветаева жила в Москве по-прежнему в одиночестве, кое-как перебиваясь переводами.
Все эти события были настоящим потрясением для нежной и ранимой души Цветаевой. А творчество, как известно, есть отражение реальности.
Большинство своих произведений Марина Цветаева написала в периоды сильнейших душевных страданий. Потому что, несмотря на всю свою гениальность, она была женщиной, просто женщиной, которой так хотелось любви и простого человеческого счастья. Она была сильной и открытой, сумевшей без лишних истерик отразить в своих стихах все, что так близко женщине.
Не только ее стихи о любви, но и проза стали национальным достоянием. Многие ее творения положены на музыку и стали романсами.
Похоронена великая поэтесса в городе Елабуге на Петропавловском кладбище.
Цветаева, к сожалению, при жизни не дождалась признания. Ей приходилось голодать, а творческие вечера и сборники по достоинству не были оценены современниками. В настоящее время, однако, Цветаева считается по праву одним из наиболее ярких представителей русской поэзии Серебряного века. Музей Цветаевой находится на улице Сретенка в Москве, есть также в Болшево, Александрове Владимирской области, Феодосии, Башкортостане. Памятник поэтессе установлен на берегу Оки в городе Таруса, а также в Одессе.
Изучение её творчества вошло в обязательную школьную программу.
Подруга. М. И. Цветаева
Вы счастливы? — Не скажете! — Едва ли!
И лучше, — пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали.
Отсюда — грусть.
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая лэди,
Никто не спас.
Вы так устали повторять любовный
Речитатив.
Чугунный обод на руке бескровной —
Красноречив.
Я Вас люблю! — Как грозовая туча
Над Вами — грех!
За то, что Вы язвительны, и жгучи,
И лучше всех.
За то, что мы, что наши жизни — разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас — хоть разорвись над гробом! —
Уж не спасти.
За эту дрожь, за то, что — неужели
Мне снится сон? —
За эту ироническую прелесть,
Что Вы — не он.
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? — Чья победа?
Кто побежден?
Всё передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
Кто был охотник? Кто — добыча?
Всё дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?
В том поединке своеволий
Кто в чьей руке был только мяч?
Чье сердце — Ваше ли, мое ли —
Летело вскачь?
И все-таки — что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
Сегодня таяло, сегодня
Я простояла у окна.
Ум — отрезвленней, грудь свободней,
Опять умиротворена.
Не знаю, почему. Должно быть
Устала попросту душа,
И как-то не хотелось трогать
Мятежного карандаша.
Так простояла я — в тумане —
Далекая добру и злу,
Тихонько пальцем барабаня
По чуть звенящему стеклу.
Душой не лучше и не хуже,
Чем первый встречный — этот вот, —
Чем перламутровые лужи,
Где расплескался небосвод,
Чем пролетающая птица,
И попросту бегущий пес.
И даже нищая певица
Меня не довела до слез.
Забвенья милое искусство
Душой усвоено уже.
— Какое-то большое чувство
Сегодня таяло в душе.
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
— А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел!
Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
— А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод!
Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
— Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
Сегодня, часу в восьмом,
Стремглав по Большой Лубянке,
Как пуля, как снежный ком
Куда-то промчались санки.
Уже прозвеневший смех.
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех,
И кто-то высокий — рядом!
Вы были уже с другой,
С ней путь открывали санный,
С желанной и дорогой, —
Сильнее, чем я — желанной!
Мир — весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки.
Так мчались вы в снежный вихрь,
Взор к взору и шубка к шубке.
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд
— Не более — вслед глядела.
И гладила длинный ворс
На шубке своей — без гнева.
— Ваш маленький Кай замерз,
О Снежная Королева!
Как весело сиял снежинками
Ваш серый, мой соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты, ярче всех.
Как розовыми и несладкими
Я вафлями объелась, — шесть!
Как всеми рыжими лошадками
Я умилялась в Вашу честь.
Как рыжие поддевки — парусом,
Божась, сбывали нам тряпье,
Как на чудных московских барышень
Дивилось глупое бабье.
Как в час, когда народ расходится,
Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор.
Как этот лик с очами хмурыми
Был благостен и изможден,
В киоте с круглыми амурами
Елисаветинских времен.
Как руку Вы мою оставили,
Сказав: «О, я ее хочу!»
С какою бережностью вставили
В подсвечник — желтую свечу.
— О светская, с кольцом опаловым
Рука! — О, вся моя напасть! —
Как я икону обещала Вам
Сегодня ночью же украсть.
Как в монастырскую гостиницу
— Гул колокольный и закат, —
Блаженные, как именинницы,
Мы грянули, как полк солдат.
Как я Вам хорошеть до старости
Клялась, и просыпала соль,
Как трижды мне — Вы были в ярости!
Червонный выходил король.
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой.
Ночью над кофейной гущей
Плачет, глядя на Восток.
Рот невинен и распущен,
Как чудовищный цветок.
Скоро месяц, юн и тонок,
Сменит алую зарю.
Сколько я тебе гребенок
И колечек подарю!
Юный месяц между веток
Никого не устерег.
Сколько подарю браслеток
И цепочек, и серег!
Как из-под тяжелой гривы
Блещут яркие зрачки!
— Спутники твои ревнивы? —
Кони кровные легки!
Свободно шея поднята,
Как молодой побег.
Кто скажет имя, кто — лета,
Кто — край ее, кто — век?
Извилина неярких губ
Капризна и слаба,
Но ослепителен уступ
Бетховенского лба.
Светло-коричневым кольцом
Слегка оттенены,
Владычествуют над лицом
Глаза, как две луны.
До умилительности чист
Истаявший овал.
Рука, к которой шел бы хлыст
И — в серебре — опал.
Рука, ушедшая в шелка,
Достойная смычка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю,
Но тоска во мне — слишком вечная,
Чтоб была ты мне — первой встречною.
Сердце сразу сказало: «Милая!»
Всё тебе — наугад — простила я,
Ничего не знав — даже имени!
О люби меня, о люби меня!
Вижу я по губам — извилиной,
По надменности их усиленной,
По тяжелым надбровным выступам:
Это сердце берется — приступом!
Платье — шелковым, черным панцирем,
Голос с чуть хрипотцой цыганскою,
Всё в тебе мне до боли нравится, —
Даже то, что ты не красавица!
Красота, не увянешь за лето!
Не цветок, — стебелек из стали ты,
Злее злого, острее острого,
Увезенный — с какого острова?
Опахалом чудишь, иль тросточкой, —
В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика, —
Нежность женщины, дерзость мальчика.
Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я,
Всё, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена!
Могу ли не вспоминать я
Тот запах White Rose и чая,
И севрские фигурки
Над пышащим камельком.
Мы были: я — в пышном платье
Из чуть золотого фая,
Вы — в вязаной черной куртке
С крылатым воротником.
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом, без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.
И лоб Ваш властолюбивый
Под тяжестью рыжей каски.
— Не женщина и не мальчик,
Но что-то сильней меня!
Движением беспричинным
Я встала, нас окружили.
И кто-то, в шутливом тоне:
— «Знакомьтесь же, господа».
И руку движеньем длинным
Вы в руку мою вложили
И нежно в моей ладони
Помедлил осколок льда.
С каким-то, глядевшим косо,
Уже предвкушая стычку, —
Я полулежала в кресле,
Вертя на руке кольцо.
Вы вынули папиросу,
И я поднесла Вам спичку,
Не зная, что делать, если
Вы взглянете мне в лицо.
Я помню — над синей вазой —
Как звякнули наши рюмки!
— «О будьте моим Орестом!»
И я Вам дала цветок.
Смеясь — над моей ли фразой? —
Из замшевой черной сумки
Вы вынули длинным жестом
И выронили — платок.
Все глаза под солнцем — жгучи,
День не равен дню.
Говорю тебе на случай,
Если изменю:
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час,
Черной полночью кому бы
Страшно не клялась —
Жить, как мать велит ребенку,
Как цветочек цвесть,
Никогда ни в чью сторонку
Оком не повесть.
Видишь крестик кипарисный?
Он тебе знаком! —
Всё проснется — только свистни
Под моим окном!
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои,
И глаза — кого-кого-то
Взглядом не дарят! —
Требующие отчета
За случайный взгляд.
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью — видит Бог! —
Требующую расплаты
За случайный вздох.
И еще скажу устало,
Слушать не спеши! —
Что твоя душа мне встала
Поперек души.
И еще тебе скажу я:
Всё равно — канун! —
Этот рот до поцелуя
Твоего — был юн.
Взгляд — до взгляда — смел и светел,
Сердце — лет пяти.
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути!
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя.
Есть темные извилистые рты,
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. — Их волосы, как шлем.
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. — Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?!
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь,
И где — пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе.
Вы — в дыме поезда. Поля
В вечерней жалобе.
Вечерние поля в росе,
Над ними — во́роны.
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налетом хны,
Жалобный зов зурны,
Звон — под конем — кремня,
Стройный прыжок с коня,
И — в самоцветных зернах —
Два челночка узорных.
А во второй — другой —
Тонкую бровь дугой,
Шелковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды,
И полунощный Лондон.
Третья тебе была
Чем-то еще мила.
— Что от меня останется
В сердце твоем, странница?
М. Цветаева и С. Парнок. Поэтическая перекличка
Что мне усмешка на этих жестоких устах!
Все, чем живу я, во что безраздумно я верую,
Взвесил, оценщик, скажи, на каких ты весах?
Душу живую какою измерил ты мерою?
Здесь ли ты был, когда совершалось в тиши
Дело души.
Они встретились в 1914 году, в Москве. Марине Цветаевой было в то время всего 22 года. У нее муж и маленькая дочь – Ариадна. София Парнок оказалась почти на 9 лет старше. Вспыхнула любовь. В жизни случаются разные неожиданности. Оставим за рамками чувства двух поэтесс. Об этом написано достаточно много. Обратимся к поэзии. Важно, что в результате этой встречи появился замечательный цикл из 17 стихотворений под названием «Подруга». Именно так обозначила свое отношение к Софии молодая Марина Цветаева. Стихи буквально излучались из души Цветаевой с октября 1914 года по май 1915, целых 7 месяцев. И что бы ни говорили об их ориентации – читать стихи одно удовольствие. Вначале хотела разместить лишь самые известные, поскольку много времени уходит на их прочтение, но потом решила не делить блок на отдельные части. Привела его именно таким, каким задумала и воплотила Марина Цветаева.
Творческое наследие Цветаевой достаточно велико. И это притом, что постоянно в ее жизнь врывались сложности, не дававшие заняться любимым делом – писательством. Особенно угнетали бытовые мелочи. Даже скорее отсутствие нормального быта как такового. И все же она сумела создать более 800 лирических стихотворений, 17 поэм, 8 пьес, около 50 прозаических сочинений, и написала свыше 1000 писем. Очень часто приводят основной девиз жизни поэтессы – «Вся моя жизнь роман с собственной душой», причем в несколько различных вариациях. Мне же думается, что при этом упускается из вида одна весьма важная деталь, о которой она заявила в «Поэме Конца»:
— Помилуйте, это – дом?
— Дом – в сердце моем. – Словесность!
Дома как «родного существа» после отъезда из России больше никогда не было. Образ его сохранялся лишь в ее сердце. Оставалась – словесность. И некоторые из приведенных ниже стихов есть не что иное как настоящие жемчужины, воплощенные Мариной Ивановной Цветаевой в слове.
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
— А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел.
Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
— А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод.
Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
— Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
25 октября 1914
Свободно шея поднята,
Как молодой побег.
Кто скажет имя, кто — лета,
Кто — край ее, кто — век?
Извилина неярких губ
Капризна и слаба,
Но ослепителен уступ
Бетховенского лба.
До умилительности чист
Истаявший овал.
Рука, к которой шел бы хлыст,
И — в серебре — опал.
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
10 января 1915
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом — пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, — должно быть,
Выздоравливаю от зимы.
Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов — не жаль!
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.
Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце — слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом…
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы,
13 марта 1915
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. — Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. — Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
Вознесение, 1915
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе…
Вы — в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…
Вечерние поля в росе,
Над ними — во;роны…
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
3 мая 1915
Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе… — Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
6 мая 1915
Ты, молодая, длинноногая! С таким
На диво слаженным, крылатым телом!
Как трудно ты влачишь и неумело
Свой дух, оторопелый от тоски!
О, мне знакома эта поступь духа
Сквозь вихри ночи и провалы льдин,
И этот голос, восходящий глухо
Бог знает из каких живых глубин.
Я помню мрак таких же светлых глаз.
Как при тебе, все голоса стихали,
Когда она, безумствуя стихами,
Своим беспамятством воспламеняла нас.
Как странно мне ее напоминаешь ты!
Такая ж розоватость, золотистость
И перламутровость лица, и шелковистость,
Такое же биенье теплоты.
И тот же холод хитрости змеиной
И скользкости. Но я простила ей!
И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина,
Виденье соименницы твоей!
За все в жизни нужно платить. В данном случае, разменной монетой послужили стихи.
Узорами заволокло
Мое окно.— О, день разлуки! —
Я на шершавое стекло
Кладу тоскующие руки.
Гляжу на первый стужи дар
Опустошенными глазами,
Как тает ледяной муар
И расползается слезами.
Эти строки посвящены Марине в день их ссоры. Многое можно простить за «расползающиеся слезы».
Я не знаю как она относилась к Советской власти. Боялись на эти темы говорить. Но я понял, что она не ценила Маяковского, о котором тогда часто говорили. Из поэтов очень ценила Ходасевича; без восторга, но ценила Ахматову, ценила Шенгели, который нас и познакомил. Вообще она была далека от советской поэзии, печаталась мало в эти годы.
С ее сестрой, я был в более близких отношениях. Та пищала, а Парнок говорила очень спокойно. Ничего южного, ростовского, ведь она кажется из Ростова, в ее речи не было. Чисто московский акцент.
В те времена в литературной среде одевались довольно скромно. Но иногда странно, например кто-нибудь мог быть в красивом платье, но пришел босиком. Такое бывало. Парнок же всегда одевалась в белую блузку и темную юбку. Это мне очень запомнилось. Она была аккуратна, но одеждой не выделялась, ее необычность проявлялась когда она говорила. Но часто она молчала».
=====
Все знакомы с внешним обликом М.И. Цветаевой. Предлагаю посмотреть на портрет молодой С.Я. Парнок.