меньше чем ничто буковски
Меньше чем ничто буковски
Я отчетливо помню те дни недалекой еще бурной юности, когда в мои руки впервые попали русские переводы Чарльза Буковски. Помню, как и когда я читал их с трепетным воодушевлением и многое в своей собственной неоперенной жизни – как плохое, так и хорошее – поверял прочитанным.
Эти времена в прошлом. Буковски с тех пор (и до того, как взяться за этот текст) я практически не перечитывал, однако по-прежнему хранил смутный замысел то ли статьи, то ли книги, которую смог бы посвятить любимому автору тех лет и – через него, скажем так, за его счет – самим тем годам, немного смешным, немного грустным. Как оказалось, с тех пор, хотя сам Буковски и переиздавался с изрядной регулярностью, каких-либо монографий о нем и о его творчестве – что оригинальных, что переводных – у нас так и не появилось.
Значит, я буду первым, а первенство чаще всего несовершенно – надеюсь, в простительных рамках. Оно же, и это важно подчеркнуть у самого порога, дерзает объять необъятное, ибо до частных, специализированных работ должна появиться работа как можно более обобщенная. Такую работу, обзорную, общую, я попытался проделать.
Впрочем, тут и там пользуясь общими местами, прошу прощения, «буковсковедения» (разумеется, зарубежного – за неимением отечественного), я отнюдь не претендую на роль компилятора: общие места нужны мне для дела, а дело – это моя собственная карта чтения, выработанная с годами и с книгами. Именно этой картой – настолько же ограниченной и несовершенной, насколько несовершенен и ограничен ее картограф, – намереваюсь я поделиться с читателем. Ему в свою очередь важно помнить о главном: даже и при наличии карты полезно путешествовать собственными ногами, то есть глазами и мыслью, ибо никакая карта не замещает ландшафта, который она призвана описать.
В силу того, что в собственных гуманитарных занятиях я не ограничен литературой, нужно заранее оговорить мой подход. Он комплексный: я исхожу из того, что тексты прочитываются текстами же, при этом что жанрово, что стилистически гетерогенными. Художественное произведение есть детище не только конкретного автора, но и языкового, литературного и культурного контекста, который во многом и направляет его понимание, – этому учит большая традиция герменевтики.
В силу этого невозможно, а может, и вредно читать то или иное произведение изолированно – контекст всё равно возьмет свое, а интерпретатор рискует остаться ни с чем. Читая те или иные тексты, мы делаем это не из пустого места и не с позиции этакого бога-чтеца, но с территории, занятой прочими текстами.
Прочими, но не абы какими – отсюда задача выстраивания как можно более продуктивных карт чтения. Продуктивных – то есть таких, которым удается найти мотивированные и логичные, чреватые выводами связи контекстов и текстов. Скажем, «Роман о розе» мало чего нам дает в понимании Маркса, а вот «Феноменология духа» дает многое. Так и с Буковски: главной своей задачей я полагаю включение в работу интерпретации таких текстов (художественных, теоретических, в самом широком смысле – литературных), которые помогут полнее и лучше его прочитать, а прочитав – понять.
И последнее. Я не переводчик и ни в малейшей мере не обладаю задатками к этому очень особенному и ответственному занятию. Однако же кое-что для этой работы мне всё-таки пришлось перевести. Результаты, конечно, оставляют желать много лучшего, а лучшим являются более профессиональные переводы и, разумеется, оригинал, к которому я всякий раз призываю читателя обращаться (отсюда обилие ссылок). Верьте поэту, а не толмачу.
Интересного вам путешествия.
Генеалогия, или Вторичный образ жизни
«Некоторые утверждали, что никакого Чарльза Буковски не существует».
«Тяжелое пьянство – подмена товарищества и замена самоубийства. Вторичный образ жизни. Мне пьяницы не нравятся, но я и сам, пожалуй, выпиваю время от времени. Аминь».
В этом последовательном и, очевидно, просчитанном бегстве от идентичности мы обнаружим подсказку, которая осветит нам дальнейший путь. Так получилось, что Чарльз Буковски просто не хотел быть кем-то, иметь атрибуты, и свойства, и характеристики. «Каждый может быть кем-то, а вот быть никем – это настоящее искусство!» – примерно так говорит Генри Чинаски, alter ego Буковски, устами сыгравшего его Микки Рурка в известном художественном фильме «Пьянь». Поэт и прозаик, бродяга и разнорабочий (фактотум, мастак), легенда и отщепенец, романтик и грубиян, просто хороший парень с лицом сказочного тролля и сердцем ребенка, живущего в сказке, алкоголик с полувековым стажем, бумагомаратель и выдающийся стилист – все они подпевают друг другу, высказываясь за Буковски. Получается, он – никто и поэтому он всё сразу?
Пожалуй, здесь посложнее, и «всё» и «ничто» сопрягаются как-то иначе, нежели просто формально-логически. Буковски хотел и старался быть никем, быть меньше, чем ничто, и не потому, что хотел быть всем сразу, как в апофатической теологии, но для того, чтобы тем самым быть всё-таки кем-то, но не вот этим или вон тем, а собой – этим проклятым и малым собой, который здесь и сейчас – говорит, что-то пишет, смеется и плачет, ну и конечно же пьет, умаляясь до точки. Не нужно ли, чтобы найти самого себя, отбросить всё прочее? Нет, еще лучше: чтобы себя обрести, надо себя потерять.
Так и выходит. Несколько в ином смысле Буковски теряет себя – свою силу, энергию, оригинальность – в наших сегодняшних, повзрослевших глазах. Казалось бы, он всё пугает, но нам, как иронизировал классик, больше не страшно. Вызов и эпатаж оказались как будто игрой-однодневкой, ярость и имморализм растворились в потоке всегда поднимающей ставки индустрии развлечений – так, что теперь каждый первый голливудский блокбастер может позволить себе быть грязнее и жестче, чем всякий Буковски. Словом, от многократного соприкосновения образовалась мозоль, и вчерашний герой контркультуры сегодня обогатил галерею шаблонов общества потребления (изобилия или спектакля, кому как приятнее). Место его – где-то между Че Геварой и Свинкой Пеппой, то есть на модных футболках пестрой расцветки. Не лучшая участь, не правда ли, для бескомпромиссного бунтаря.
Но если что-то в нас сопротивляется такому прочтению, это хороший знак. Ситуацию можно и перевернуть, ведь именно статус шаблона, застывшего слепка музейной культуры, благоприятствует новому контркультурному жесту ниспровержения и травестирования. Если Буковски с легкой руки поп-культуры изрядно утратил свою маргинальность, почему бы не применить к его современному медийному образу его же собственный профанирующий жест? Почему бы не встряхнуть, не взбудоражить остепенившегося и поскучневшего Буковски изнутри – его же методом, его же инструментом? Что стоит сызнова маргинализировать то, что отныне утратило свою прежнюю маргинальность?
Рецензии на книгу «Буковски. Меньше, чем ничто» Дмитрий Хаустов
Нет, нет, нет
Telegram канал: https://teleg.run/Arturosays
Вообще, сам факт существования книг, пытающихся разобрать Буковски, дело спорное. Я не знаю, зачем нужно разбирать то, что лежит разобранным. Буковски прост, но в своей простоте он сложен. Буковски раскрыл нам все карты, ничего не подтасовав, а мы смотрим и пытаемся понять, где же он нас хочет обмануть. И, тем не менее, подобные книги пишутся, и книга Хаустова одна из них. Хороша ли она? Не думаю. И сейчас я буду говорить, почему.
Книга имеет 2 части: рассказ жизни Чарльза и анализ мифа Буковски (что еще за миф такой, подумаете вы, но об этом позже).
Идем дальше. Автор, Дмитрий Хаустов, умудряется делать заявления в духе: «. библиография Буковски не потеряла бы, а только бы выиграла, если бы «Голливуд» не был написан»; «[Роман «Макулатура»] стоит расценивать, как последнюю шутку состарившегося юмориста, не более»; «Возможно, Буковски специально проживал свою жизнь так, чтобы потом о ней писать в своих книгах» и тд.
Тут я насторожился, ибо делать подобные заявления точно не стоит. В голову приходит банальная мысль. А кто ты такой, что бросаешься фразой, что лучше бы «Голливуд» не выходил? Что это за фраза вообще? Ты правда считаешь уместным писать подобное в книге, еще и учитывая тот факт, что это попросту ненужно? Убери эти слова, и текст от этого ничего не потеряет. Так к чему здесь подобные высказывания?
Если же подойти к этому чуть серьезней, то просто вдумайтесь. Как может сочетаться простое письмо Буковски и такой мудреный, буквально, задротский текст? И должен заметить, выглядит все это дело весьма иронично. Текст-анализ о Буковски написан слогом, который сам Чарльз откровенно высмеивал.
«Сам писатель всю жизнь создавал образ (в нашей терминологии, субъектифицировался).»
Не, не, не, Хаустов, ты меня не приплетай. Я такими дебильными терминами пользоваться не собираюсь.
Хаустов выглядит ребенком, который нашел (или придумал) «умное» слово и решил все случаи с «созданием образа» заменить на «субъектифицируется». Зачем? А потому что может. И так Хаустов пишет всю оставшуюся часть книги. Занудно, скучно, пусто и неинтересно. Он даже умудрился запороть главу про алкоголь (да как так можно?). Безликий текст без какого-либо глубокого или интересного анализа, который, повторюсь, в случае с Буковски, не нужен вовсе. Беззубый текст, который после прочтения никак не оседает в голове. Первая книга о Буковски, написанная в России, и как говорится, первый блин комом.
После прочтения я уверен в одном. Буковски, прочитав эту книгу, знатно бы поржал. А я бы поржал вместе с ним. Повторюсь, у меня не стояло цели делать большой разбор этой книги. Я просто решил высказать какие-то мысли, привести пару примеров из текста, дабы обосновать свою точку зрения. И все. Я обычный человек, который просто прочел книгу и она ему не понравилась.
И вот что еще я вам скажу напоследок. Не читайте анализ творчества Чарльза. Читайте его литературу. Прочтите его романы, рассказы и, самое главное, стихи. Он хороший писатель. И он намного глубже, чем вам может показаться. А на это недоразумение, которое называют анализом творчества Буковски, лучше забейте.
«Dedicated to bad writing».
Dedicated to Bukowski
Я отчетливо помню те дни недалекой еще бурной юности, когда в мои руки впервые попали русские переводы Чарльза Буковски. Помню, как и когда я читал их с трепетным воодушевлением и многое в своей собственной неоперенной жизни – как плохое, так и хорошее – поверял прочитанным.
Эти времена в прошлом. Буковски с тех пор (и до того, как взяться за этот текст) я практически не перечитывал, однако по-прежнему хранил смутный замысел то ли статьи, то ли книги, которую смог бы посвятить любимому автору тех лет и – через него, скажем так, за его счет – самим тем годам, немного смешным, немного грустным. Как оказалось, с тех пор, хотя сам Буковски и переиздавался с изрядной регулярностью, каких-либо монографий о нем и о его творчестве – что оригинальных, что переводных – у нас так и не появилось.
Значит, я буду первым, а первенство чаще всего несовершенно – надеюсь, в простительных рамках. Оно же, и это важно подчеркнуть у самого порога, дерзает объять необъятное, ибо до частных, специализированных работ должна появиться работа как можно более обобщенная. Такую работу, обзорную, общую, я попытался проделать.
Впрочем, тут и там пользуясь общими местами, прошу прощения, «буковсковедения» (разумеется, зарубежного – за неимением отечественного), я отнюдь не претендую на роль компилятора: общие места нужны мне для дела, а дело – это моя собственная карта чтения, выработанная с годами и с книгами. Именно этой картой – настолько же ограниченной и несовершенной, насколько несовершенен и ограничен ее картограф, – намереваюсь я поделиться с читателем. Ему в свою очередь важно помнить о главном: даже и при наличии карты полезно путешествовать собственными ногами, то есть глазами и мыслью, ибо никакая карта не замещает ландшафта, который она призвана описать.
В силу того, что в собственных гуманитарных занятиях я не ограничен литературой, нужно заранее оговорить мой подход. Он комплексный: я исхожу из того, что тексты прочитываются текстами же, при этом что жанрово, что стилистически гетерогенными. Художественное произведение есть детище не только конкретного автора, но и языкового, литературного и культурного контекста, который во многом и направляет его понимание, – этому учит большая традиция герменевтики.
В силу этого невозможно, а может, и вредно читать то или иное произведение изолированно – контекст всё равно возьмет свое, а интерпретатор рискует остаться ни с чем. Читая те или иные тексты, мы делаем это не из пустого места и не с позиции этакого бога-чтеца, но с территории, занятой прочими текстами.
Прочими, но не абы какими – отсюда задача выстраивания как можно более продуктивных карт чтения. Продуктивных – то есть таких, которым удается найти мотивированные и логичные, чреватые выводами связи контекстов и текстов. Скажем, «Роман о розе» мало чего нам дает в понимании Маркса, а вот «Феноменология духа» дает многое. Так и с Буковски: главной своей задачей я полагаю включение в работу интерпретации таких текстов (художественных, теоретических, в самом широком смысле – литературных), которые помогут полнее и лучше его прочитать, а прочитав – понять.
И последнее. Я не переводчик и ни в малейшей мере не обладаю задатками к этому очень особенному и ответственному занятию. Однако же кое-что для этой работы мне всё-таки пришлось перевести. Результаты, конечно, оставляют желать много лучшего, а лучшим являются более профессиональные переводы и, разумеется, оригинал, к которому я всякий раз призываю читателя обращаться (отсюда обилие ссылок). Верьте поэту, а не толмачу.
Интересного вам путешествия.
«Некоторые утверждали, что никакого Чарльза Буковски не существует».
«Тяжелое пьянство – подмена товарищества и замена самоубийства. Вторичный образ жизни. Мне пьяницы не нравятся, но я и сам, пожалуй, выпиваю время от времени. Аминь».
В этом последовательном и, очевидно, просчитанном бегстве от идентичности мы обнаружим подсказку, которая осветит нам дальнейший путь. Так получилось, что Чарльз Буковски просто не хотел быть кем-то, иметь атрибуты, и свойства, и характеристики. «Каждый может быть кем-то, а вот быть никем – это настоящее искусство!» – примерно так говорит Генри Чинаски, alter ego Буковски, устами сыгравшего его Микки Рурка в известном художественном фильме «Пьянь». Поэт и прозаик, бродяга и разнорабочий (фактотум, мастак), легенда и отщепенец, романтик и грубиян, просто хороший парень с лицом сказочного тролля и сердцем ребенка, живущего в сказке, алкоголик с полувековым стажем, бумагомаратель и выдающийся стилист – все они подпевают друг другу, высказываясь за Буковски. Получается, он – никто и поэтому он всё сразу?
Пожалуй, здесь посложнее, и «всё» и «ничто» сопрягаются как-то иначе, нежели просто формально-логически. Буковски хотел и старался быть никем, быть меньше, чем ничто, и не потому, что хотел быть всем сразу, как в апофатической теологии, но для того, чтобы тем самым быть всё-таки кем-то, но не вот этим или вон тем, а собой – этим проклятым и малым собой, который здесь и сейчас – говорит, что-то пишет, смеется и плачет, ну и конечно же пьет, умаляясь до точки. Не нужно ли, чтобы найти самого себя, отбросить всё прочее? Нет, еще лучше: чтобы себя обрести, надо себя потерять.
Так и выходит. Несколько в ином смысле Буковски теряет себя – свою силу, энергию, оригинальность – в наших сегодняшних, повзрослевших глазах. Казалось бы, он всё пугает, но нам, как иронизировал классик, больше не страшно. Вызов и эпатаж оказались как будто игрой-однодневкой, ярость и имморализм растворились в потоке всегда поднимающей ставки индустрии развлечений – так, что теперь каждый первый голливудский блокбастер может позволить себе быть грязнее и жестче, чем всякий Буковски. Словом, от многократного соприкосновения образовалась мозоль, и вчерашний герой контркультуры сегодня обогатил галерею шаблонов общества потребления (изобилия или спектакля, кому как приятнее). Место его – где-то между Че Геварой и Свинкой Пеппой, то есть на модных футболках пестрой расцветки. Не лучшая участь, не правда ли, для бескомпромиссного бунтаря.
Меньше чем ничто буковски
Я отчетливо помню те дни недалекой еще бурной юности, когда в мои руки впервые попали русские переводы Чарльза Буковски. Помню, как и когда я читал их с трепетным воодушевлением и многое в своей собственной неоперенной жизни — как плохое, так и хорошее — поверял прочитанным.
Эти времена в прошлом. Буковски с тех пор (и до того, как взяться за этот текст) я практически не перечитывал, однако по-прежнему хранил смутный замысел то ли статьи, то ли книги, которую смог бы посвятить любимому автору тех лет и — через него, скажем так, за его счет — самим тем годам, немного смешным, немного грустным. Как оказалось, с тех пор, хотя сам Буковски и переиздавался с изрядной регулярностью, каких-либо монографий о нем и о его творчестве — что оригинальных, что переводных — у нас так и не появилось.
Значит, я буду первым, а первенство чаще всего несовершенно — надеюсь, в простительных рамках. Оно же, и это важно подчеркнуть у самого порога, дерзает объять необъятное, ибо до частных, специализированных работ должна появиться работа как можно более обобщенная. Такую работу, обзорную, общую, я попытался проделать.
Впрочем, тут и там пользуясь общими местами, прошу прощения, «буковсковедения» (разумеется, зарубежного — за неимением отечественного), я отнюдь не претендую на роль компилятора: общие места нужны мне для дела, а дело — это моя собственная карта чтения, выработанная с годами и с книгами. Именно этой картой — настолько же ограниченной и несовершенной, насколько несовершенен и ограничен ее картограф, — намереваюсь я поделиться с читателем. Ему в свою очередь важно помнить о главном: даже и при наличии карты полезно путешествовать собственными ногами, то есть глазами и мыслью, ибо никакая карта не замещает ландшафта, который она призвана описать.
В силу того, что в собственных гуманитарных занятиях я не ограничен литературой, нужно заранее оговорить мой подход. Он комплексный: я исхожу из того, что тексты прочитываются текстами же, при этом что жанрово, что стилистически гетерогенными. Художественное произведение есть детище не только конкретного автора, но и языкового, литературного и культурного контекста, который во многом и направляет его понимание, — этому учит большая традиция герменевтики.
В силу этого невозможно, а может, и вредно читать то или иное произведение изолированно — контекст всё равно возьмет свое, а интерпретатор рискует остаться ни с чем. Читая те или иные тексты, мы делаем это не из пустого места и не с позиции этакого бога-чтеца, но с территории, занятой прочими текстами.
Прочими, но не абы какими — отсюда задача выстраивания как можно более продуктивных карт чтения. Продуктивных — то есть таких, которым удается найти мотивированные и логичные, чреватые выводами связи контекстов и текстов. Скажем, «Роман о розе» мало чего нам дает в понимании Маркса, а вот «Феноменология духа» дает многое. Так и с Буковски: главной своей задачей я полагаю включение в работу интерпретации таких текстов (художественных, теоретических, в самом широком смысле — литературных), которые помогут полнее и лучше его прочитать, а прочитав — понять.
И последнее. Я не переводчик и ни в малейшей мере не обладаю задатками к этому очень особенному и ответственному занятию. Однако же кое-что для этой работы мне всё-таки пришлось перевести. Результаты, конечно, оставляют желать много лучшего, а лучшим являются более профессиональные переводы и, разумеется, оригинал, к которому я всякий раз призываю читателя обращаться (отсюда обилие ссылок). Верьте поэту, а не толмачу.
Интересного вам путешествия.
Генеалогия, или Вторичный образ жизни
«Некоторые утверждали, что никакого Чарльза Буковски не существует».
«Тяжелое пьянство — подмена товарищества и замена самоубийства. Вторичный образ жизни. Мне пьяницы не нравятся, но я и сам, пожалуй, выпиваю время от времени. Аминь».
В этом последовательном и, очевидно, просчитанном бегстве от идентичности мы обнаружим подсказку, которая осветит нам дальнейший путь. Так получилось, что Чарльз Буковски просто не хотел быть кем-то, иметь атрибуты, и свойства, и характеристики. «Каждый может быть кем-то, а вот быть никем — это настоящее искусство!» — примерно так говорит Генри Чинаски, alter ego Буковски, устами сыгравшего его Микки Рурка в известном художественном фильме «Пьянь». Поэт и прозаик, бродяга и разнорабочий (фактотум, мастак), легенда и отщепенец, романтик и грубиян, просто хороший парень с лицом сказочного тролля и сердцем ребенка, живущего в сказке, алкоголик с полувековым стажем, бумагомаратель и выдающийся стилист — все они подпевают друг другу, высказываясь за Буковски. Получается, он — никто и поэтому он всё сразу?
Пожалуй, здесь посложнее, и «всё» и «ничто» сопрягаются как-то иначе, нежели просто формально-логически. Буковски хотел и старался быть никем, быть меньше, чем ничто, и не потому, что хотел быть всем сразу, как в апофатической теологии, но для того, чтобы тем самым быть всё-таки кем-то, но не вот этим или вон тем, а собой — этим проклятым и малым собой, который здесь и сейчас — говорит, что-то пишет, смеется и плачет, ну и конечно же пьет, умаляясь до точки. Не нужно ли, чтобы найти самого себя, отбросить всё прочее? Нет, еще лучше: чтобы себя обрести, надо себя потерять.
Так и выходит. Несколько в ином смысле Буковски теряет себя — свою силу, энергию, оригинальность — в наших сегодняшних, повзрослевших глазах. Казалось бы, он всё пугает, но нам, как иронизировал классик, больше не страшно. Вызов и эпатаж оказались как будто игрой-однодневкой, ярость и имморализм растворились в потоке всегда поднимающей ставки индустрии развлечений — так, что теперь каждый первый голливудский блокбастер может позволить себе быть грязнее и жестче, чем всякий Буковски. Словом, от многократного соприкосновения образовалась мозоль, и вчерашний герой контркультуры сегодня обогатил галерею шаблонов общества потребления (изобилия или спектакля, кому как приятнее). Место его — где-то между Че Геварой и Свинкой Пеппой, то есть на модных футболках пестрой расцветки. Не лучшая участь, не правда ли, для бескомпромиссного бунтаря.
Но если что-то в нас сопротивляется такому прочтению, это хороший знак. Ситуацию можно и перевернуть, ведь именно статус шаблона, застывшего слепка музейной культуры, благоприятствует новому контркультурному жесту ниспровержения и травестирования. Если Буковски с легкой руки поп-культуры изрядно утратил свою маргинальность, почему бы не применить к его современному медийному образу его же собственный профанирующий жест? Почему бы не встряхнуть, не взбудоражить остепенившегося и поскучневшего Буковски изнутри — его же методом, его же инструментом? Что стоит сызнова маргинализировать то, что отныне утратило свою прежнюю маргинальность?
Для этого хорошо бы начать с перестановок.
Во-первых, взять за объект не «Буковски-как-такового», не якобы данный в исследовательской литературе объективный образ писателя (как будто такой существует…), но — именно его шаблон, его медийный образ, миф о Буковски, отчасти им же самим и прописанный.
Взяв этот миф за объект, во-вторых, мы можем пристально рассмотреть, как он сделан: линии сочленения, порядок и принципы компоновки частей, изъятия, подстановки и прочее.
Следом и третье: за вскрытием сделанности этого мифа мы сможем приблизиться к самому главному — к действительному историческому процессу, направляемому сериями разнородных актов, в котором рождались, готовились все те шаблоны, которые здесь и сейчас перед нами вполне по-хозяйски претендуют на свою самоочевидность.
Распознать акты, процессы за готовыми формами — это и значит заново остранить и маргинализировать вышедшего в тираж маргинала, увидеть в культурном шаблоне живую историю, самоценную и свободную от того, чтобы быть наглухо апроприированной масскультом. Чтобы увидеть Буковски как будто бы заново, как в первый раз, нужно заметить активный процесс жизнетворчества за иллюзией готового литературного субъекта, заметить процесс созидания мифа, стоящий за обманчиво стройным нерукотворным памятником. Нужно за ставшим найти становление, за мертвыми формами — жизнь.
Для начала этого вполне достаточно, чтобы знать, куда двигаться и где искать. По нашему плану всей одиссее Буковски самое место в истории литературной субъективности, живой, динамичной и мифотворческой: он ее выразитель и эмиссар, не говоря о том, что он и глава в ее обширном повествовании — кем-то просмотренная, кем-то забытая, но требующая от нас пристального внимания, ведь в конечном итоге ничто не должно быть упущено, тем более столь редкая птица, как Чарльз Буковски.