мне привиделось что я каким то чудом попал
Расставить запятые надо.
Только в конце 18 века выходят словари авторы которых пытались включить как можно больше слов русского народа?
Только в конце 18 века выходят словари авторы которых пытались включить как можно больше слов русского народа.
Как тут правильно расставить запятые?
Как следует расставить запятые в выделенной части предложения?
Как следует расставить запятые в выделенной части предложения?
Туман встречал нас холодным прикосновением и казалось уводил в свой чертог.
1) … прикосновением, и казалось уводил …
2) … прикосновением, и казалось, уводил …
3) … прикосновением и, казалось, уводил …
4) … прикосновением, и, казалось, уводил ….
Расставить правильно знаки препинания?
Расставить правильно знаки препинания.
. Живут и тот и другой в одно время и казалось бы должны быть похожи но так ли это?
Надо расставить запятые в предложении «изумленный я некоторое время раздумываю над случившимся?
Надо расставить запятые в предложении «изумленный я некоторое время раздумываю над случившимся.
Расставит знаки препинания : мне казалось что я чувствую как время медленно и безшумно проходит мимо меня?
Расставит знаки препинания : мне казалось что я чувствую как время медленно и безшумно проходит мимо меня.
Порожённый догадкой я остановился как вкопанный?
Порожённый догадкой я остановился как вкопанный.
Я отвечал ему как попало расставить запятые.
Волк ночью думая залезть в овчарню попал на псарню?
Волк ночью думая залезть в овчарню попал на псарню.
НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ОН СИДЕЛ НЕ ШЕВЯЛЯСЬ ПРИСЛУШИВАЯСЬ К ШУМАМИ И ШОРОХАМ НОЧИ гдЕ ЗАПЯТЫЕ?
НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ОН СИДЕЛ НЕ ШЕВЯЛЯСЬ ПРИСЛУШИВАЯСЬ К ШУМАМИ И ШОРОХАМ НОЧИ гдЕ ЗАПЯТЫЕ.
Какие слова являются грамматической основой в приведённом ниже предллжении?
Какие слова являются грамматической основой в приведённом ниже предллжении?
Ока ночью казалась гараздо шире, чем днём.
Варианты ответов : 1) Ока казалась 2) Ока казалась шире 3) Ока казалась ночью 4) ночью казалась Помогите пожалуйста!
Федор, заруби себе на носу : не считай ворон на уроке. Я был готов рвать на себе волосы от досады! После урока я был как в воду опущенный.
С такими ребятами каши не сваришь. Брат был вне себя от ярости. На репетиции певец сорвал голос. В это раз мальчики вернулись с рыбалки с пустыми руками. Егор сидел ни жив, ни мертв, ожидая наказания. Храни в тайне то, что я тебе сказал. У моег..
В смысле? Какие именно формы.
2. Место по которому надо пройти или проехать, путь следования. Я шел по дороге к дому.
Знаки препинания в сложных предложениях с разными видами связи
Описание презентации по отдельным слайдам:
Знаки препинания в СП с разными видами связи Швачко О.в.- учитель русского языка и литературы Школа №28 Г. Воронеж
1. В каком варианте ответа правильно указаны все цифры, на месте которых должны стоять все запятые? Пока ему говорили приятное (1) он улыбался и казался простым и доверчивым (2) но (3) если кто-нибудь затрагивал неприятные ему темы или случайно чем-то задевал (4) то через мгновение перед собеседником стоял настороженный и подозрительный человек 1) 1,2,3,4 2) 1,2 3) 1,2,4 4) 2,4
2. Всегда трудно приступать к выполнению нелюбимой работы (1) и (2) чтобы хоть немного оттянуть неприятный момент (3) мы часто ищем любые предлоги (4) которые могут как-то оправдать наше безволие 1) 1,2,4 2) 1,3,4 3) 1,2,3,4 4) 2,3
3. Наши родители всегда думают о своих детях (1) и (2) в каких бы обстоятельствах мы ни оказались (3) мы должны помнить о том (4) как много они для нас сделали 1) 1,2,4 2) 1,2,3,4 3) 2,3 4) 3,4
4. Как только приезжие разложили в комнатах свои вещи (1) они немедленно решили осмотреть город (2) и (3) так как экскурсионные автобусы отправлялись только через два часа (4) все собравшиеся направились к станции пешком. 1) 1,2 2) 1,2,4 3) 1,2,3,4 4) 3,4
5. Старый профессор любил останавливать одаренных студентов прямо в коридоре и обсуждать с ними содержание своих лекций (1) и (2) если искренний интерес к предмету обсуждения раздувал огонек их разговора (3) то профессор предлагал пройти в свою лабораторию (4) где демонстрировал результаты научных опытов 1) 1,2,3,4 2) 1,3 3) 1,3,4 4) 2,4
6. Когда художник жил в Крыму (1) он все свое время посвящал созерцанию картин природы (2) и (3) если погода располагала к прогулкам (4) он часами изучал на морском берегу рисунки бесконечно бегущих одна за другой волн 1) 1,2,3,4 2) 2 3) 1,3 4) 1,3,4
7. Я должен был видеть ее каждый день (1) и (2) когда ненастная погода мешала встречам (3) чувствовал себя несчастным (4) словно потерял нечто очень важное для себя. 1) 2,3,4 2) 1,4 3) 2,3 4) 1,2,3,4
8. Листья ветел подернулись сединой (1) и (2) когда поднимался ветер (3) на поверхности озера вздувались мелкие короткие волны (4) которые как будто сердились на приближавшуюся зиму 1) 1,2,3 2) 2,3 3) 1,4 4) 1,2,3,4
9. Лицо матери после выяснения всех обстоятельств своевольной выходки детей стало строгим, даже как-то осунулось (1) и последовал суровый и умелый выговор (2) который (3) несмотря на то что дети полностью признавали свою вину (4) им все же пришлось слушать. 1) 1,2 2) 1,2,3,4 3) 1,3,4 4) 2,4
10. Как только в начатой вещи появляются люди (1) и как только эти люди по воле автора оживают (2) они тотчас же начинают сопротивляться плану (3) и вступают с ним в борьбу (4) и вещь начнет развиваться по своей внутренней логике. 1) 1,2,3,4 2) 2,4 3) 2,3,4 4) 1,2.4
11. Я выходил ночью на палубу (1) и мне казалось (2) что я каким-то чудом попал из двадцатого века во времена Ивана Калиты (3) и что (4) если сойти с парохода, то тут же затеряешься. 1) 1,2,3 2) 1,2,3,4 3) 1,2 4) 2,4
12. Я подумал (1) что через много лет (2) когда имя Грина станет хорошо известным (3) будет произноситься с любовью (4) люди вспомнят об этой могиле (5) но им придется раздвигать миллионы высоких цветов (6) чтобы найти еее серый и спокойный камень. 1)1,2,3,4,5,6 2) 1,3,5,6 3) 1,2,4,5 4) 1,4,5,6
13. Кто знает (1) может быть (2) сказалось и то обстоятельство (3) что (4) родившись в 1889 году (5) на Большом Фонтане под Одессой (6) она переехала с родителями в Царское село (7) где сам воздух был напоен стихами. 1)1,2,3,4,6,7 3) 1,2,3,6,7 2) 1,2,3,4,5,6,7 4) 1,2,3,5,6
15. Мы видели даже светящиеся следы под водой (1) у самого дна (2) где дельфины выводили огненные узоры (3) а (4) когда они подпрыгивали высоко в воздух (5) то с них градом сыпались сверкающие изумрудные капли (6) и уже нельзя было разобрать (7) светлячки перед вами или фосфоресцирующая вода. 1) 2,3,4,5,6,7 3) 1,2,3,5,7 2) 1,2,3,5,6,7 4) 1,2,3,4,5,6,7
16. Она высоко подняла листок (1) и столько детского удивления было в ее глазах (2) что мы столпились вокруг нее (3) как драгоценность (4) разглядывая увядший кленовый лист (5) хотя до того видели такие листья тысячу раз (6) не подозревая чуда. 1)1,2,3,4,5,6 3) 1,2,3,4,5 2) 1,2,3,5,6 4)1,2,3,4,6
Ответы 1-3 9-2 2-3 10-2 3-2 11-3 4-3 12-3 5-3 13-1 6-1 14-4 7-4 15-3 8-4 16-1
Курс повышения квалификации
Дистанционное обучение как современный формат преподавания
Курс повышения квалификации
Специфика преподавания предмета «Родной (русский) язык» с учетом реализации ФГОС НОО
Курс профессиональной переподготовки
Русский язык и литература: теория и методика преподавания в образовательной организации
Ищем педагогов в команду «Инфоурок»
Номер материала: ДБ-221845
Не нашли то что искали?
Вам будут интересны эти курсы:
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.
Учителя о ЕГЭ: секреты успешной подготовки
Время чтения: 11 минут
Чем заняться с детьми в новогодние праздники в Москве
Время чтения: 4 минуты
Минздрав включил вакцинацию подростков от ковида в календарь прививок
Время чтения: 1 минута
В Липецкой области начинающие педагоги получат 120 тысяч рублей
Время чтения: 0 минут
В России утвердили новый порядок формирования федерального перечня учебников
Время чтения: 1 минута
Учителя о ЕГЭ: секреты успешной подготовки
Время чтения: 11 минут
В Минпросвещения рассказали о формате обучения школьников после праздников
Время чтения: 1 минута
Подарочные сертификаты
Ответственность за разрешение любых спорных моментов, касающихся самих материалов и их содержания, берут на себя пользователи, разместившие материал на сайте. Однако администрация сайта готова оказать всяческую поддержку в решении любых вопросов, связанных с работой и содержанием сайта. Если Вы заметили, что на данном сайте незаконно используются материалы, сообщите об этом администрации сайта через форму обратной связи.
Все материалы, размещенные на сайте, созданы авторами сайта либо размещены пользователями сайта и представлены на сайте исключительно для ознакомления. Авторские права на материалы принадлежат их законным авторам. Частичное или полное копирование материалов сайта без письменного разрешения администрации сайта запрещено! Мнение администрации может не совпадать с точкой зрения авторов.
Я выходил ночью на палубу и мне казалось что я каким-то чудом попал из двадцатого века во времена ивана калиты и что если сойти
с парохода то уже затеряешься.Расставить запятые надо
Я выходил ночью на палубу, и мне казалось, что я каким-то чудом попал из двадцатого века во времена Ивана Калиты и что, если сойти с парохода, то уже затеряешься.
Усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колёс. (страдательное причастие прошедшего времени)
Я ударил вожжой по лошади, спустился в овраг, перебрался через сухой ручей, весь заросший лозниками. (действит. прич. прош. вр. )
Дорога вилась передо мною межуд густыми кустами орешника, уже залитыми мраком. (страд. прич. прош. вр. )
Я поднял голову и, при свете молнии, увидал небольшую избушку посреди обширного двора, обнесённого плетнём. (стр. прич. прош. вр. )
Девочка лет двенадцати, в рубашонке, подпоясанная покромкой, с фонарём в руке, показалась на пороге. (-«-)
Изорванный тулуп висел на стене. (-«-)
Звёздочки мерцали сквозь жидкие, быстро летевшие облака. (действ. прич. прош. вр. )
И. С. Тургенев «Бирюк».
На картине С.Григорьева «Вратарь» мы видим мальчишек,которые играют в футбол.
Картина написана неяркими красками,которые показывают тёплый,пасмурный,осенний день. Ребята побежали играть в футбол,после уроков,так как на поле лежат портфели мальчиков. На земле лежат жёлтые листья опавшие с деревьев. На переднем плане мы видим вратаря. Он одет в синею рубашку с длинным рукавом и в голубые шорты. Вратарь внимательно следит за игрой. Немного подальше мы видим болельщиков,которые очень внимательно наблюдают за игрой. Их выражение лица передаёт напряжённость. В заде вратаря стоит мальчик в красной рубашке и красных штанах. Возможно он подаёт вратарю мячи,которые улетаю далеко.
Мне понравилась эта картина. В ней автор чётко передаёт выражение лица людей и напряжённость игры.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Том 5. Повесть о жизни. Книги 4-6
НАСТРОЙКИ.
СОДЕРЖАНИЕ.
СОДЕРЖАНИЕ
Константин Георгиевич Паустовский
Собрание сочинений в восьми томах
Том 5. Повесть о жизни. Книги 4-6
Время больших ожиданий
Предки Остапа Бендера
В февральский день 1920 года во время пронзительного норда деникинцы бежали из Одессы, послав напоследок в город несколько шрапнелей. Они лопнули в небе с жидким звоном.
Белые оставили после себя опустошенный город. Ветер наваливал около водосточных труб кучи паленой бумаги и засаленных деникинских денег. Их просто выбрасывали. На них нельзя было купить даже одну маслину. Магазины закрылись. Сквозь окна было видно, как толпы рыжих крыс-пацюков судорожно обыскивали пыльные прилавки. Базарные площади — все эти Привозы, Толчки и Барахолки — превратились в булыжные пустыни. Только кошки, шатаясь от голода, неуверенно перебегали через эти площади в поисках объедков. Но ни о каких объедках в то время о Одессе не могло быть и речи.
Жалкие остатки продовольствия исчезли мгновенно. Холод закрадывался в сердце при мысли, что в огромном и опустелом портовом городе ничего нельзя достать, кроме водопроводной воды с привкусом ржавчины. Водопровод каким-то чудом еще качал из Днестра тонкую струю этой воды.
Я жил в то время в Одессе, в пустом санатории доктора Ландесмана на Черноморской улице.
Вместе со мной в санатории поселилось несколько журналистов. В их числе был и петроградский журналист Яша Лифшиц — человек чрезмерно деятельный и не интересовавшийся ничем на свете, кроме политики и газетной работы. О нем я писал в предыдущей своей автобиографической повести «Начало неведомого века».
Незадолго до прихода советских войск Яша сказал мне, что надо выметаться от Ландесмана, так как большевики, когда войдут в Одессу, санаторий национализируют, а нас все равно выкинут.
— Возможны крупные неприятности! — произнес Яша роковым голосом.
Какие именно могут быть неприятности, он не объяснил. Но так как в те времена ожидание неприятностей было повседневным состоянием людей, то я его и не спрашивал.
Мы с Яшей сняли по соседству с санаторием дворницкую у оборотистого домовладельца, священника-расстриги Просвирняка.
Дворницкая стояла в заглохшем саду, окруженном высокой оградой из камня «дикаря». Со стороны улицы ее защищал двухэтажный дом. Жить в этой дворницкой в то немирное время было спокойно, как в крепости. Недаром сам Просвирняк называл дворницкую «Форт Монте-Кристо».
До нас Просвирняк сдавал дворницкую профессору Новороссийского университета по кафедре политической экономии, обрусевшему немцу Швиттау. Профессор переделал дворницкую под маленький удобный особняк, окружил его куртинами маргариток, перевез в дворницкую свою библиотеку, но вскоре, предчувствуя приближение опасных времен, бросил все и бежал в Константинополь.
Профессорская библиотека состояла почти сплошь из немецких книг по экономике, таких аккуратных, что казалось, к ним ни разу никто не прикасался. К тому же они представлялись мне неимоверно скучными из-за своего готического шрифта.
Книги источали острый запах лизола и гвоздики. С тех пор этот запах стал для меня признаком вяжущей скуки, в особенности запах гвоздики — черных, похожих на маленькие обойные гвозди семян тропического растения.
Но зато в библиотеке у профессора стояли и все восемьдесят шесть томов энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона. Это было завидное богатство.
Живя среди книг и вещей, оставленных Швиттау, я за глаза составил представление об этом профессоре. Он, конечно, был доволен собой, чисто умыт, румян, носил русую бородку и золотые очки, и в глазах его присутствовал тот водянистый блеск, какой бывает у застарелых девственников. Мне был неприятен этот мой воображаемый предшественник. Поэтому при каждом удобном случае я держал окна раскрытыми настежь, чтобы выветрить из дворницкой добропорядочный профессорский дух.
Прежде чем перейти к описанию дальнейших событий, следует сказать несколько слов о Черноморской улице. Я полюбил эту маленькую окраинную улицу и был уверен, что она самая живописная в мире.
Самый путь из города на Черноморскую улицу был своего рода лекарством от невзгод. Я часто испытывал это на себе. Иногда я возвращался из города в полном унынии из-за какой-нибудь неудачи. Но стоило мне войти в безлюдные переулки, окружавшие Черноморскую, — в Обсерваторный, Стурдзовский или Батарейный, — услышать шелест старых акаций, увидеть темный плющ на оградах, освещенных золотеющим солнцем зимы, почувствовать веяние моря на своем лице, и тотчас возвращались спокойствие и душевная легкость.
Все эти переулки состояли из оград. Дома скрывались в глубине садов за глухими калитками. Переулки приводили на Черноморскую улицу. Она тянулась по краю высокого обрыва над морем. Слово «тянулась» здесь вряд ли подходит, так как улица была недлинная. Ее можно было пройти за несколько минут.
С Черноморской улицы открывалось море — великолепное во всякую погоду. Слева внизу были хорошо видны Ланжерон и Карантинная гавань, откуда уходил, изгибаясь, в море обкатанный штормами старый мол. Справа крутые рыжие берега, поросшие лебедой и пыльной марью, шли к Аркадии и Фонтанам, к туманным пляжам, где море часто выбрасывало сорванные с якорей плавучие мины.
Черноморская улица была морским форпостом Одессы. Мимо нее проходили все пароходы, шедшие в порт и уходившие из него. Шум ее садов говорил о разной силе ветра. Мы научились определять ветер по этому шуму, как моряки по шкале Бофорта.
Существовали и другие звуки, даже незначительные, но и они сообщали нам о состоянии погоды. Так, например, частый стук созревших каштанов о тротуар свидетельствовал, что ветер крепчает и доходит до четырех баллов.
Черноморская улица всегда была безлюдна. Редкие ее обитатели предпочитали сидеть дома. Поэтому когда на ней появился однажды черный угольщик со своей клячей, то это было встречено как фантастическое событие. Прежде всего потому, что древесный уголь в то время продавался на вес золота. И еще потому, что угольщик, бесстрашно разоблачая свою частноторговую сущность, кричал мохнатым, мрачным голосом ласковые слова:
— Вот уголь, уголек, уголечек!
Среди неуютного быта тех дней Черноморская улица казалась хотя и обманчивым, но все же «островом спасения» для заброшенных на нее жизненной бурей людей.
В то время Илья Арнольдович Ильф еще не был писателем, а ходил по Одессе в потертой робе, со стремянкой и чинил электричество. С этой стремянкой на плече Ильф напоминал длинного и тощего трубочиста из андерсеновской сказки.
Ильф был монтером, работал он медленно. Стоя на своей стремянке, поблескивая стеклами пенсне, Ильф зорко следил за всем, что происходило у его ног, в крикливых квартирах и учреждениях.
Очевидно, Ильф видел много смешного, потому что всегда посмеивался про себя, хотя и помалкивал.
Десятки Остапов Бендеров, пока еще не описанных и не разоблаченных, прохаживались враскачку
Текст книги «Повесть о жизни. Книги 4-6»
Автор книги: Константин Паустовский
Жанр: Классическая проза, Классика
Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
С маячного балкона, где висел большой позеленевший колокол, нам посигналили флагами, и мы ответили. Оказывается, нас просили передать на попутную пристань Свирицу, чтобы на маяк прислали солярку и побольше папирос «Пушка» (были тогда такие папиросы – очень толстые и действительно похожие на стволы маленьких пушек).
Мне понравилось, что в окне маяка, высоко над урезом воды, цвела в ящике всеобщая любимица – герань. Очевидно, на маяке жила женщина, но я ее не видел.
Потом, ближе к сумеркам, началось таинственное перемещение воздушных пространств. Облаков не было. Мгла рассеялась, но взамен нее какое-то розовое слоистое сияние легло на поверхность воды и начало медленно разгораться, пока вся западная половина неба и воды не наполнилась красноватым блеском заката.
Я еще никогда не видел такого затяжного заката, – он не погас, оставался на небе до утра и как бы опустил на озеро тишину.
В тихом сумраке на пароходе зажглись бортовые огни, совершенно, по-моему, ненужные, так как все было ясно видно вдаль на добрых пять миль.
Нам повезло. Дневной штиль перешел в ночной, еще более спокойный. Не плеснула ни одна волна. Только вода тихо булькала за кормой.
Капитан сказал мне, что я, очевидно, человек счастливый, так как на Ладоге редко бывает такая погода. Иной раз так штормит, что впору Баренцеву морю.
На бурной Свири встретился порожистый плес, где мы подымались двойной тягой. Наш пароход изнемогал, работая полным ходом против течения. Ему помогал мощный буксир.
Я помню длинные, вытянутые вдоль реки свирские рыбачьи посады, лодки с носами, изогнутыми подобно лебединым шеям (как на древних новгородских ладьях), пение женщин, бивших на плотах вальками белье.
Я часто смотрел с палубы на север, в сторону Олонца – лесистой, небогатой и, как говорили в старину, «забытой людьми и Богом» земли.
Мне давно хотелось попасть туда. Почему-то мне всегда казалось, что именно там со мной случится что-то очень хорошее.
Таких мест, где обязательно должно случиться что-то хорошее, становилось у меня с годами все больше. В конце концов, я чувствовал себя в своем воображении старожилом многих мест.
В каждой области, в каждом краю я отыскивал самый привлекательный угол и как бы «оставлял его за собой». Большей частью это были малоизвестные места: на севере – Олонец и Каргополь, Кирилло-Белозерский монастырь и Чердынь, в Средней России – милый город по имени Сапожок, Задонск, Наровчат, в Белоруссии – Бобруйск, на северо-западе – Гдов и Остров и еще много других мест. Столько, что мне не хватило бы жизни, чтобы побывать всюду.
Олонецкая земля лежала сейчас передо мной – застенчивая, скудная. Ветер, поднявшийся к вечеру и доносивший холодноватый воздух дождя, гнул прибрежные кусты ивняка и порывисто шумел в них.
В городе Вознесенье на Онежском озере мы, пассажиры, пересели на совсем маленький, так называемый «канавный» пароход по названию «Писатель». Он пошел в обход Онежского озера по обводному каналу в город Вытегру и дальше – по Мариинской системе.
Пароход был стар до того, что на нем не было не только электрического освещения, но даже керосиновых ламп. В каютах горели в жестяных фонарях парафиновые свечи.
От этих свечей ночи сразу стали гуще и непроницаемее, а места, где мы плыли, – глуше, бездорожнее и безлюднее. Да оно и действительно было так.
Я выходил ночью на палубу, долго сидел на скамейке около сипевшей трубы, смотрел во тьму, где шумели бесконечные невидимые леса, где не было видно ни зги, и мне казалось, что я каким-то чудом попал из двадцатого века во времена Ивана Калиты <226>и что если сойти с парохода, то тут же пропадешь, затеряешься, не встретишь на протяжении сотен километров ни одного человека, не услышишь человеческого голоса, а только лай лисиц да волчий вой.
Глушь началась за городком Вытегрой.
Этот бревенчатый городок, заросший муравой, будто богатым зеленым ковром, был ключом Мариинской системы. Всюду равномерно шумела вода, сливаясь с покрытых тиной плотин. На скатах стояли белые суровые соборы. В садах росли вековые березы. К сумеркам старухи в черных платках рассаживались на лавочках у ворот, плели кружева и поджидали коров. Улицы пахли парным молоком. На старом каменном доме со сводами, где помещалась теперь рабоче-крестьянская инспекция, висел почтовый ящик малинового цвета с белой надписью: «Ящик для жалоб на лиц, пренебрежительно относящихся к пролетариату».
Я сфотографировал этот странный ящик, но через год, когда я второй раз проезжал через Вытегру, его уже не было.
Погожим и прохладным утром, как любили писать наши предшественники – добродушные и обстоятельные писатели времен «Нивы» и «Живописного обозрения», – я проснулся в своей каюте и посмотрел в окно. Мне показалось, что я все еще сплю и вижу смешной детский сон: «Писатель» медленно плыл по узкому каналу, как по лотку, а внизу под пароходом проезжали с одной стороны на другую скрипучие телеги с сеном. Здесь канал действительно был заключен в лоток и поднят над окружающей местностью.
За телегами с сеном трусили, как водится, мохнатые собаки и обиженно лаяли на пароход. Возницы с гиканьем нахлестывали лошадей, таких же мохнатых, как и собаки. Лошади переходили на рысь, обгоняли пароход, а возницы свистели и гоготали.
Когда рулевому надоел насмешливый гомон и свист возниц, он высунулся из своей застекленной будки и закричал:
– Охламоны! Лапотники-икотники! Сунься хоть один на пароход, выкинем к лешему, – тогда дуй пешком двести верст до Белозерска! Я ваши фотографии крепко запомнил.
Возчики тотчас стихли и начали отставать. На пароход они даже не смотрели, отводили от него глаза. Не ровен час: действительно сунешься на пароход и получишь по шее.
Вскоре после этого случая началась знаменитая крутая «лестница шлюзов». Они были расположены близко друг к другу, почти «впритык». Чтобы одолеть эту водяную лестницу, «Писателю» понадобился почти весь день.
Пассажиры сошли на берег и пошли к самому верхнему шлюзу пешком. Там они дожидались парохода, чаевничали в соседней деревушке, а кое-кто и выспался на сеновалах. Женщины собирали по дороге цветы, а одна, самая шустрая молодайка, сбегала в знакомое село и принесла оттуда кошелку яиц.
Потом мы прошли вдоль берегов Белого озера. Оно и вправду было белое, но со слабой синеватостыо, как снятое молоко.
Временами от легкого ветра оно морщилось и покрывалось разводами черни, будто над ним мудрили старые северные мастера-чернильщики. Уже в то время секреты нанесения черных узоров на серебро были потеряны. Говорили, что только в Великом Устюге остался один престарелый чернильщик, но у него будто уже нет, как в прежние времена, учеников.
А иной раз ветер, ударяя, очевидно, по воде сверху, покрывал ее другим – звездчатым – узором. Таким узором в те же самые прошлые, но недалекие от нас времена украшали большие, обитые белой жестью сундуки для домовитых хозяек.
Еще и сейчас в маленьких городах можно увидеть эти сундуки со звонкими запорами, со знаменитым поющим замком. Одним из свойств этого замка была протяжность звука, – сундук уже закрыт, а еще звенит и звенит, будто в нем пересыпаются колокольцы и червонцы.
Секрет этого узора на сундуках, так называемого «мороза», тоже забыт. Любители этого редкого народного искусства только вздыхают. Никто не заботится, чтобы его воскресить. Да и вкусы изменились. Вряд ли теперешняя молодая колхозница купит такой сундук для своих нарядов.
Белозерск был стар, спокоен, зарос крапивой и лебедой, и даже приход «Писателя» не внес оживления на его пристань. Только мальчишки – за что им честь и хвала – толклись на берегу и пытались прорваться на пароход, чтобы посмотреть в сотый раз паровую машину. Но их не пускали.
Казалось, все, кроме любопытных веснушчатых и остроглазых мальчишек, было погружено в этом городке в дремоту.
«Писатель» вошел в Шексну, в издавна обжитые места с большими почтенными селами и каменными церквами на высоких берегах, с рудыми крутоярами и соснами на них, с бледными небесными далями, заполненными разноцветным хороводом облаков.
В вышине дул ветер, облака неслись и перемешивались в бегучем свете солнца, и потому небо походило на огромное лоскутное одеяло.
На пристани в Пошехонье – этот городок со времен Салтыкова-Щедрина <227>считался образцом захолустья – на пароход пришла экскурсия школьников из какой-то отдаленной деревни. Молодая учительница говорила детям:
– Пуще глядите! Запоминайте! Это вот паровая машина, что горячий конь. Глядите, как блестит стальными коромыслами. Будущей весной повезем вас на пароходе в самый Череповец. Надо вам ко всему привыкать.
Лица детей пылали жаром от радости, а одна маленькая девочка с тремя косичками спросила нараспев:
– А она может, что ль, взви-и-ться под небеса, эта машина, ежели сильно крутануть колесо?
– А ты попроси механика, – посоветовал ей заготовитель живицы – он все еще ехал на «Писателе». – Он крутанет, и мы улетим под самые тучи.
– Не! – ответила, подумав, девочка. – Не хочу. Я земная.
Ночью на Шексне я не мог уснуть. Берега гремели соловьиным боем. Он заглушал хлопанье пароходных колес и все остальные ночные звуки.
Переливы соловьиного свиста непрерывно неслись из густых береговых зарослей, из мокрых ольховых кустов. Иногда пароход шел под самым берегом и задевал гибкие, свисавшие над водой ветки. Но это нисколько не смущало соловьев.
Такого роскошества, такого безумного и вольного раската заливистых звуков, такого пиршества птичьего пения я не слыхал ни разу в жизни.
В Москву я вернулся с сожалением, понимая, что после стольких поездок я уже пропал и долго усидеть на одном месте никогда, быть может до конца жизни, уже не смогу. Так оно и случилось.
Пламенная Колхида
Деревянная гостиница в Поти пошатывалась и потрескивала, будто от землетрясения.
Низенький и толстый заведующий гостиницей Васо – престарелый гуриец – очень сердился на жильцов, если они шумно сбегали с лестницы, да еще при этом напевали модную в то время песенку:
Мы на лодочке катались, —
Золотистый-золотой.
– Зачем прыгаешь, как дикий кабан, кацо! – кричал старик. – Крыша свалится на голову, – что будешь делать без крыши и головы?
Скандалы стихали так же внезапно, как начинались, будто с размаху захлопывалась непроницаемая дверь.
Над конторкой у Васо были приколоты кнопками к стене открытки с «Типами старого Тифлиса». То были рисунки неизвестного, но безусловно талантливого художника.
Открытки эти Васо решительно отказывался продавать. Он развесил их ради удовольствия.
На одной из открыток был изображен, между прочим, круглый, стриженный ежиком и сердитый старик, очень похожий на Васо.
Широкие серые шаровары Васо, стянутые у щиколотки, раздувались на нем пузырями. На шаровары были натянуты белые носки на розовых подвязках. Кавказский поясок с серебряным набором свободно лежал на животе у Васо и во время крикливых скандалов подскакивал, как бы участвуя в перебранке.
Тотчас после моего приезда Васо вошел ко мне в номер с огромной пухлой книгой для записи постояльцев.
Он начал вписывать меня в эту книгу красивой грузинской вязью и сердито спросил:
– Зачем в Поти приехал?
Я объяснил ему, что приехал в Поти для работы над книгой об осушении колхидских болот. Васо почему-то начал сердиться.
– Что ты поешь мне про болото, кацо! – закричал он. – Ты говори сразу, зачем приехал?
Я повторил, что приехал изучать осушение Колхидской низменности.
– Ты думаешь, я не знаю, зачем ты приехал? – еще громче закричал Васо. – Ты думаешь, что я старый ишак и поверю, что ты приехал копать болота. Говори правду, смотри мне прямо в глаза, – или не будет тебе комнаты в гостинице!
Васо швырнул мне обратно мое удостоверение. Начинался очередной скандал. Пришла задыхающаяся старуха – жена Васо. Она сложила на груди руки, с мольбой посмотрела на меня и укоризненно покачала головой:
– Такой хороший человек, а старика обманываешь.
– Он не хочет сказать правду! – кричал Васо. – Упрямый, как буйвол. Разве он приехал ограбить банк, что не хочет сказать? Я тебя не выдам, кацо. Спроси у каждого человека в Поти, – он тебе скажет, выдавал ли я кого-нибудь или нет. Как ты смеешь так на меня думать!
Прибежала дочь Васо – молодая женщина с копной таких жестких волос, будто она носила черный и спутанный проволочный парик.
– Ты не смеешь так на меня думать! – кричал Васо. – Когда свели коней у Нонашвили, разве я выдал парней из Супсы! Ага, ты не знаешь, кто их выдал! Ты не знаешь! У тебя нету совести, чтобы сознаться перед старым человеком.
Мне надоел этот непонятный скандал.
– Я пойду, наконец, в милицию, – сказал я, стараясь перекричать Васо. Тогда дочь его схватила меня за плечи и зарыдала.
– Нет! – закричала она. – Он наговаривает на себя. Он совсем не знает, кто украл лошадей. И никогда не знал. Он не виноват. Если вы пойдете жаловаться в милицию, я вырву у себя волосы на голове и брошусь в Риони. Скажите ему правду, зачем вы приехали, и он успокоится. И будет конец.
Васо сел на стул и начал желтым платком вытирать мокрую шею. Он дышал со свистом, как астматик. После шеи он начал яростно тереть платком седую потную грудь.
– Вот видите, что вы делаете, – прокричала дочка Васо. – У вас не сердце, а железо.
– Ну хорошо, батоно, – примирительно сказала жена Васо. – Я сама скажу, зачем вы приехали в Поти. Я уже догадалась.
– Что вы догадались? Чего вы от меня хотите? – спросил я оторопело.
У меня голова шла кругом.
– Вы фотограф! – радостно воскликнула она. – Вы будете снимать людей на базаре. Только я не вижу у вас картины.
– Какой картины? О чем вы говорите?
– Ха, ха, он не знает! – сказала дочь. – Как же вы без нее будете работать?
Она стремительно рванула за пояс и повернула вокруг своей талии пеструю юбку, – в пылу скандала юбка у нее сама по себе сбилась назад.
– Где же ваша картина с отрезанной головой? – повторила она. – Где? Или вы собираетесь снимать на пляже всяких голых девчонок, которым я когда-нибудь выцарапаю глаза вот этими руками.
Тогда я догадался, о какой картине она кричала. Сколько раз я видел около уличных фотографов облупленные холсты с изображением жгучего черкеса с кинжалом. Он сидел, подбоченясь, на гнедом кабардинце. Голова у этого наездника была вырезана начисто. В отверстие от головы каждый снимающийся мог засунуть собственную голову и выйти на фотографии лихим джигитом. Внизу под конем была надпись: «Хаз-Булат удалой быстро едет домой».
– Я не фотограф! – простонал я в отчаянии.
– Так кто ж ты такой наконец? – зашипел Васо, поднял книгу записей и в сердцах швырнул ее на стол. – Зачем ты приехал в Поти? Делать фальшивые деньги?
– Я знаю! – радостно закричала дочь Васо. – Я знаю, отец. Он приехал на базар.
Шум сразу стих. Все смотрели на меня выжидательно и с радостным изумлением.
– Да, если хотите, то я приехал на базар, – сознался я. Другого выхода у меня не было.
– Ай, нехорошо как поступаешь, – сказал Васо усталым и умиротворенным голосом. – Что ж ты молчал, как глухонемой. На базар так на базар. Так и запишем. Живи теперь, сколько хочешь. Ай-ай, как ты меня напугал!
Васо ушел с женой и дочерью успокоенный и просто счастливый. А вечером кто-то, очевидно дочь Васо, поставил мне на стол консервную банку с несколькими толстыми бордовыми розами.
Так началось мое, в дальнейшем совершенно безоблачное, знакомство с Васо. Он оказался хотя и неслыханно вздорным, но добродушным и ленивым стариком.
Уезжая в Колхиду, в Поти, я, как всегда, представлял себе этот город привлекательнее, чем он был на самом деле. Издали он казался мне затененным от жгучего солнца старыми и разлапистыми ореховыми деревьями и мимозами. Они распространяли, как нарядные женщины, сладкий и вянущий запах духов.
В Поти я понял, как неверны и опасны для правильного восприятия жизни наши общие представления. Ничего подобного тому, чего я ждал, в Поти не было, за исключением мимоз. Но зато в Поти был большой порт, где, бурля малахитовыми водопадами, долго разворачивались грузовые пароходы. Они приходили сюда за марганцевой рудой.
Бетонные массивы портовых причалов, раскалившись на солнце, пахли засохшими крабами.
Потийские (колхидские) болота тянулись от самого города до отдаленных Гурийских гор. К полудню эти болота, казалось, закипали, обволакиваясь паром, и кипели до вечера.
Река Риони – желтая, как кизяк, неслась среди этих болот с непостижимой быстротой. Она все время пыталась перелиться через плоские берега и затопить город.
Риони весь завивался воронками и водоворотами. Падение в него грозило неизбежной гибелью. Даже переходить Риони по мосту было немного страшно.
Низкие городские дома весь день перегревались на солнце. Веера молодых пальм, насаженных вдоль улиц, не давали тени. Тяжелые классические розовые розы цвели в палисадниках и засыпали мостовые грудами быстро желтеющих лепестков.
Весь день из домов сочился чад жареного лука и баранины и запах кислого вина.
Тех читателей, которые хотят составить себе более ясное представление о Поти, я мог бы отослать к своей книге «Колхида», если бы сам не понимал, что в книге этой Поти изображен несколько приукрашенным. Таким я увидел этот город, и тут уж я ничего не могу поделать. Я не могу изменить свою способность видеть.
Временами Поти казался мне тропической каторгой, чем-то вроде Новой Каледонии <228>, особенно когда слепящий блеск моря и неба погружал его в оцепенение.
Часто гнетущая тишина потийских дней прерывалась отдаленным, быстро нараставшим гулом грозы. Стена ливня набегала на город со стороны моря, под неистовый гомон лягушек.
Ливень обрушивался зловещей темнотой и занавесами воды. Пар подымался над крышами.
Но ливень быстро уходил в сторону гор. Нигде в жизни я не видел таких ультрамариново-синих и прозрачных луж, как те, что оставались на улицах Поти после этих скоропалительных ливней.
Я каждый день ходил в Колхидстрой. Там главный инженер Нодия – человек шумный, но рассудительный – знакомил меня с работами по созданию в Колхиде советских субтропиков.
Изредка Нодия устраивал в духанах маленькие ужины и любил произносить во время этих ужинов витиеватые тосты. «К нам, – говорил он, – приехал академик, „золотое перо“. Он напишет о Колхиде свою лебединую песню».
Я не мог опровергать Нодию, – он был так добродушен, что язык не поворачивался возражать ему. К тому же я понимал, что «академик», «золотое перо» и «лебединая песня» – это только обязательные цветы застольного красноречия.
В Поти я познакомился с молодым инженером-грузином. Он вошел в «Колхиду» под именем Габунии.
Если бы мне понадобилось описать его в двух словах, то я бы сказал, что в нем яснее всего были видны черты скептика и поэта. Эти, как бы враждебные друг другу черты жили совершенно слитно в этом немногословном и мягком человеке.
Больше всего в нем привлекало меня редкое свойство сближать свою огромную начитанность с повседневной окружающей жизнью, со своей работой в Колхиде (Габуния руководил проведением канала в Чаладидах), с разнообразными людьми, событиями в стране и течением своей личной жизни.
Читал ли он Страбона <229>или Монтеня <230>, статьи профессора Краснова <231>о субтропиках или стихи Бараташвили <232>, путешествия Вамбери или «Корабль „Ретвизан“ Григоровича <233>, Блока или «Тропическую природу» Уоллеса <234>– во всем он находил мысли, отвечающие его сегодняшним интересам.
Я считаю, что встреча с ним была самым плодотворным событием во время поездки в Колхиду. Она помогла мне узнать Колхиду в той – несколько острой и резкой – новизне, какая была необходима, чтобы представить себе недалекое будущее этой земли.
Габуния возил меня в Чаладиды. Там я впервые увидел джунгли. Понадобилась все же сила воли, чтобы не заболеть «болезнью джунглей». Не я придумал эту болезнь. Она существует в действительности, хотя подвержены ей далеко не все люди, попавшие в джунгли.
Болезнь джунглей – это внезапно завладевающее вами очарование этих непроходимых зарослей (в них почему-то мало птиц) с их дурманящим душным воздухом, с коричневой землей, безмолвием, могучими лианами, стоячими реками, подернутыми дымком зноя, чавканьем диких кабанов и постоянным ощущением, что где-то рядом живут нераскрытые тайны. И даже, несмотря на то что этих тайн на самом деле нет, вы все же находитесь в постоянном ожидании чего-то нового и неиспытанного.
С Габунией мы иногда по вечерам ездили на трамвае из Поти в порт, в безлюдный ресторан на молу и долго сидели, слушая, как шумели волны, разбиваясь о массивы, и смотрели, как, мигая огнями, подходили к Поти из открытого моря неизвестные пароходы.
И Габуния однажды сказал, как бы сообщая мне дружескую тайну:
Мы с тобою, муза, быстроноги.
Любим ивы вдоль большой дороги,
Свежий шум дождя, а вдалеке
Белый парус на большой реке.
Этот мир такой большой и строгий,
Что нет места в нем пустой тоске…
– Быстроногая муза, – повторил он. – Хорошо?
– Хорошо, – согласился я.
– Самая быстроногая муза – это муза Пушкина.
Он замолк, наклонился над стаканом вина, и я подумал, что передо мной сидит большой поэт. Он не написал ни строчки стихов, но – все равно – отдаленной, но явной поэзией была полна его жизнь и его работа.
Пароходы входили в порт. Их огни колебались на волнах. Мне всегда казалось, что эти огни особенно ярки оттого, что они прошли через обширные пространства морского воздуха и как бы впитали в себя его чистоту.
– Если человек чувствует пространство, – сказал однажды Габуния, – то он уже счастлив. Это – высокое и благородное чувство. Но, к сожалению, оно не так часто навещает нас. А жаль!
И я в десятый раз начал гадать: кто же этот мой собеседник со спокойным, а временами грустным и насмешливым лицом? Поэт, инженер или просто привыкший думать обо всем человек?
Начальник Колхидстроя Нодия со свойственной ему трезвостью считал Габунию чудаком. Он объяснял его чудачества (склонность к философии и поэзии) тем, что Габуния малярик. Эта болотная лихорадка притупляет у человека чувство действительности и вызывает в мыслях некоторый беспорядок.
Но как инженера Нодия очень ценил Габунию за смелость, упорство и находчивость. Все работники Колхидстроя с восхищением говорили о том мужестве, больше похожем на героизм, с которым Габуния спас строительство от разрушения, когда во время ливней вода хлынула на Колхиду с окрестных гор. Но об этом я не могу рассказывать второй раз, так как уже рассказал в своей книге «Колхида».
Однажды я объезжал с Нодией осушительные работы. Мы ездили по Колхиде в старомодной пароконной коляске, так называемом «ландо».
В местечке Натанеби нас застигли проливные дожди. Мы застряли и три дня провели в дощатом тесном доме у приятеля Нодии, старого учителя-мингрела. С утра до ночи стол ломился от еды и вина – от лобии, сациви, жареной рыбы локо, шашлыков, сыра «сулугуни», купатов, глиняных горшочков с тушенным в острых пряностях мясом (пети), от водки «чача» и терпкого лилового вина «Изабелла». Если это вино случайно попадало на руки, то стягивало пальцы. Должно быть, в нем было много винной кислоты.
Все время, свободное от еды, Нодия или спал, или азартно играл с хозяином в нарды.
Мне дали, чтобы я не скучал, растрепанный журнал «Паломник» за 1889 год. Я, лежа на тахте, прочел его почти целиком. Там были статьи о Палестине, о пещере в Вифлееме, где родился Христос, о монастырях на старом Афоне и Синайском полуострове и благочестивые биографии разных седобородых патриархов, митрополитов, экзархов и католикосов.
Когда дожди стихли, мы проехали в Батум, где у Нодии были какие-то важные дела. В Батуме мы заночевали. Нодия остановился у своих друзей, мне же было неловко стеснять чужих людей, и я провел ночь в гостинице. Это, пожалуй, была одна из самых страшных ночей в моей жизни.
Лил тяжелый дождь. Свободных комнат в гостинице не было, а идти под проливным дождем в другую гостиницу мне не хотелось. Администратор гостиницы вел себя странно. Он сказал, что у него, правда, есть одна комната, но он не решается поселить меня в ней.
– Да как сказать, – ответил он нерешительно. – Эта комната не совсем плохая, но… неудобная. Это единственная в гостинице комната на мансарде. Под самой крышей. Лестница очень крутая и узкая, деревянная, и ведет только в одну эту комнату.
Швейцар, слушавший наш разговор, что-то быстро и недовольно сказал по-грузински администратору. Тот почмокал губами, покачал головой и повторил, что, пожалуй, мне не стоит ночевать в этой комнате.
– Почему? – снова спросил я.
– Не знаю… Не могу сказать, кацо. Мы не любим пускать в эту комнату постояльцев.
Швейцар снова что-то сказал администратору и испуганно посмотрел на меня.
– В чем же дело? – спросил я. – Значит, есть для этого какая-нибудь причина?
– Там один человек недавно сошел с ума.
– Не каждый же, кто там живет, сходит с ума.
– Ну, все-таки… – уклончиво ответил администратор.
Тогда вмешался швейцар.
– Он сошел с ума ночью, – сказал он вполголоса, – я хорошо помню, было сорок минут четвертого, когда он в первый раз закричал.
– Это было очень страшно, – добавил администратор. – Особенно когда он закричал второй раз. Он выскочил из комнаты, сорвался с лестницы, упал и сломал себе руку. Он ничего не мог сказать, что с ним случилось.
– Ничего особенного в этом я не вижу, – сказал я. – Не ночевать же мне на улице. Покажите мне эту комнату.
Администратор поколебался, взял ключ, и мы поднялись на третий этаж. С площадки третьего этажа шел вверх еще один пролет каменной лестницы. Он заканчивался маленькой глухой площадкой.
С площадки подымалась к чердаку узкая деревянная лестница, похожая на стремянку. Лестница упиралась в дверь, выкрашенную охрой.
Администратор долго не мог открыть эту дверь, – ключ заедал в замке и не поворачивался.
Наконец он открыл дверь, но, прежде чем войти, нащупал в комнате, не переступая порога, выключатель около притолоки и зажег свет.
Я увидел комнату с железной койкой и одним стулом. Больше в комнате ничего не было. Но ничего неприятного в этой комнате я не заметил. Мне только показалось, что единственная, очень сильная электрическая лампочка под потолком слишком выпукло освещает скудную обстановку, – я даже увидел слабую вмятину на подушке от головы. Здесь кто-то, очевидно, недавно ночевал.
– Ничего особенного я не вижу, – повторил я, хотя мне уже стало не по себе от сознания, что эта комната будто наглухо отделена от гостиницы темной лестницей.
– Смотрите сами, – ответил администратор. – Звонка к коридорному нет. Ключ плохо работает. Поэтому лучше не закрывайте дверь.
Я лег, но дверь на ключ не запер. Свет я не погасил. Лампа под потолком мешала уснуть, но мне не хотелось вставать, чтобы погасить ее.
По крыше порывами барабанил дождь. Изредка ветер подвывал на чердаке, в разбитом слуховом окне.
В конце концов я все ж уснул. Проснулся я внезапно. Несколько секунд я пролежал с закрытыми глазами, потом потянулся к ручным часам на стуле около кровати. Часы показывали сорок минут четвертого.
Почему-то это время испугало меня. С ним было связано что-то неприятное или опасное. Но что? И вдруг я вспомнил рассказ швейцара, что именно в это время из этой комнаты закричал человек, когда он сошел с ума.
Я повернулся на спину, и внезапно ледяная дрожь прошла у меня по всему телу от затылка до пяток, – в потолке, над моей головой, был настежь открыт квадратный люк. За ним зияла чердачная темнота.
Люка этого я раньше не заметил. Кто-то открыл его, когда я спал. И открыл изнутри, с чердака.
Я не спускал глаз с люка и говорил себе: «Спокойно. Главное, не волноваться».
Я быстро осмотрел комнату, – в ней никого не было и не могло быть. В ней не мог спрятаться не только человек, но даже сороконожка. Но все-таки… Я осторожно заглянул под кровать. Там тоже было пусто.
Тогда я перевел глаза на черное отверстие люка и заметил, как там что-то зашевелилось.
Сердце у меня зазвенело, и забилось в висках.
Я увидел, как на краю люка медленно появились мясистые пальцы, – сначала от правой, потом от левой руки. Пальцы вцепились в края люка. Там, на чердаке, был человек.
В свете лампы я видел на пальцах этого человека черные редкие волосы и синие выпуклые ногти.
Пальцы сжались. Очевидно, кто-то лежа подтягивался на них. В отверстии люка появилась голова человека.
До сих пор я помню его лицо. Ничего более тупого и зловещего я до тех пор не видел в жизни и, должно быть, не увижу никогда.
Обрюзгшее это лицо показалось мне огромным. Оно было чисто выбрито. Человек медленно и спокойно двигал губами, будто жевал.
Он собирался спрыгнуть, но неосторожно двинулся, и заостренный ломик упал на пол, подпрыгнул и покатился к кровати.
Я не помню, как я очутился за дверью. Должно быть, я рванулся со скоростью света. На площадке я закричал и тут же потерял сознание. Должно быть, я закричал так же страшно, как и тот человек, что сошел в этой комнате с ума.
Очнулся я в коридоре третьего этажа. Около меня стояли администратор, швейцар и несколько полуодетых испуганных жильцов. Незнакомый восточный человек в трусах щупал мне пульс. Пахло нашатырем.
Вскоре появилась милиция. У меня хватило сил отвечать на расспросы и даже войти с милиционерами в комнату.
Люк был открыт. Из него свешивалась бельевая веревка. Ломика на полу уже не было.
Милиционеры бросились кружным ходом на чердак, но никого не нашли. Привели сыскную собаку. Она повела милиционеров через разбитое слуховое окно на крышу, оттуда – на крышу соседнего дома, но дальше не пошла.
– Ваше счастье, – сказал мне старший милиционер, – что вы проснулись. Вы имели дело с хитрым и наглым преступником. А в лучшем случае с сумасшедшим.
Данное произведение размещено по согласованию с ООО «ЛитРес» (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.